…и летней ночью думай обо мне

 1

Когда меня уже не будет,

Стихи найдёт потомок мой;

Меня потомок не осудит,

Что занимался ерундой.

…Приехал я как-то в отпуск, в Армавир: лет десять не был на родине, пока не закончились 90-е. И решил я пройти по главной улице города – улице Ленина – от центра до окраины, до самой 20-й линии, где я когда-то жил. Жил укоренело, с крепкой детской памятью и эмоциональными метами: всех живущих от 20-й до 15-й линии я знал подворОво и лично. По чётной и нечётной стороне. А дальше – от 15-й линии до 1-й – только тех, с кем учился и дружил.

Ленина стала заурядной улицей: узкой, с выбоинами и канавами поперёк. Около домов, вдоль заборов – молодые фруктовые сады; старые спилены или подрезаны и тоже умаляют улицу. И только пирамидальные тополя от 5-й линии в сторону 20-й стоЯт мощно и стройно, как солдаты эпохи.

На 7-й линии я нашёл кое-кого из старых знакомых: они-то и дали адрес Кошеля и его телефон. Я с ним созвонился, мы встретились, и с тех пор в каждый мой приезд в отпуск на родину, я захожу к нему. А года три назад стал Веня присылать мне свои стихи. Меня это удивило. А, оказывается, душа у этого технаря после семидесяти лет жизни потребовала своего выражения и, главное, фиксации своих состояний.

Так было, есть и будет так всегда:

Проходит жизнь по краешку обрыва:

Тем «помогли», а тех взяла беда,

А кто-то всласть живёт, легко и без надрыва.

О стихах мы с ним говорили не однажды, и визит этого года был естественным и приятным, когда при встрече мы вспоминали и говорили «за жизнь».

…После зябких сырых дней, странных, не летних, навалился зной тяжёлый, душный и совсем не в радость. Выйдя из маршрутки, я сориентировался, на какой стороне больше тени и отправился на поиски Вениного дома. Посёлок знаю плохо, самостоятельно, без сопровождения был один раз в прошлом году и сейчас, похоже, вышел не на той остановке.

На перекрёстке автобус и «Нива» соревнуются в вежливости. Я уступаю пространство для манёвров обеим машинам и перехожу улицу.

- Саня!

Я не реагирую, потому что меня здесь никто не знает: я живу за две с половиной тысячи километров отсюда.

- Саня!! Остановись!

Разворачиваюсь всё-таки к вишнёвой «Ниве». А из салона мне улыбается Веня. Вене – семьдесят пять лет. Он весь – крепкий, широкий, коренастый. Голова круглая, седая, волосы коротко стрижены – одуван такой.

Сажусь в горячий салон, а Веня с места в карьер:

- Как это я скосил взгляд вправо! Боковым зрением тебя увидел. А уже ведь развернулся, сейчас бы погнал по Южной – и разминулись бы. Как это я вОвремя! ЗдорОво!

Как будто вчера виделись, а не год назад: ритуальное «здорОво», а – не встреча. Хотя – понятно: вчера мы созванивались, а встреча не состоялась. А он ждал меня на «даче» весь летний световой день. Я не понял его объяснений и заплутал в посадках и садах. Досадно. Оба расстроенные созвонились вчера вечером – и, наконец-то, вот они мы.

- Хотел утречком на «дачу» смотаться и раздумал: решил дома ждать, а то опять заблудишься.

Веня долго смотрит на меня, впитывает, сканирует:

- Ну, здравствуй!

Теперь уже с похлопыванием по спине:

- А бабка говорит: «Езжай, забери его, а то опять заблудится». Вот я и поехал к тебе домой. А ты – вот он! Ну, надо же!

…А «бабка» уже приготовила стол и встретила нас спокойно, естественно и даже величаво. Зовут «бабку» Анна, она лет на пятнадцать младше Вени. Овдовел он давно и Аня – его вторая жена.

- Что-то быстро вы. Встретились, что ли?

- Да чуть не разминулись! Садись, Саня.

В зале прохладно, затенено, на столе домашние наливочки да настоечки. Веня их делает сам: любит делать и умеет, но почти не пьёт. «Да я и не пил-то по-серьёзному. Так, за хорошую компанию

можно, конечно. Вот с тобой, например. Да и сердце уже…».

И выпил, и не одну. Пошёл разговор – громкий эмоциональный.

- Сейчас уже жить можно – это не девяностые. И тем более не военные-послевоенные. Мы жили в Фергане. Мать на работу, а мы с братышом – на базар. Шкорки собирали, ну, скибки, объедки от арбузов и дынь.

- Да понимаю я, понимаю: не забыл, что это такое.

- Выгрызали, что осталось. И обязательно - косточки от урюка: у них зёрнышки вкусные, как орехи.

- Прищепы. На Кубани прищепой называют.

- Нет, Саня. Прищепа – это к дичку привитая, прищепленная, культурная абрикоса. А урюк – это урюк.

Веня – ещё тот ботаник! Мичурин кубанского розлива.

- Потом разбивали косточки и ели зёрна. Спасибо им. У меня и стихи есть про это. Давай ещё по одной.

Думал, заговорим о стихах, а Веня - о другом. Вспомнил вдруг:

- Вот мы чуть не разминулись, в одном городе, на одной улице. И не удивились бы. А вот с матерью был другой случай, другая встреча и вот она – удивительна.

Мать работала в Фергане на мельнице. Может, не мельница – элеватор, не помню точно. Но факт, что из вагонов зерно, пшеницу, выгружали на транспортёрную ленту. Совками. Специальные такие были. Работа не прерывалась сутками, если было зерно.

- При хлебе были с матерью?

- А? Нет-ет! Что ты! Тюрьма сразу. Так вот. Попадает ей однажды в совок фотография из паспорта. Помнишь такие: три на четыре, с уголком? Тётя Шура, вылитая! Это – сестра матери, двоюродная.

Веня наливает себе наливочки, выпивает, не приглашая меня, молчит.

- Но это не сестра была, да? – спрашиваю я.

- А хтО зна! Похожа и всё. Так мать думала. Откуда тёте Шуре тут быть - она осталась на Кубани, под немцем. Конечно, тёть Шура это была. Но мать-то не знала! Она и подумать так не могла! Тогда любая фотокарточка была редкостью, а уж с тётей Шурой… Вот мать и сохранила эту фотокарточку. А после войны съехались наши семьи в Армавир. И планЫ наши, огороды, оказались почти что рядом на 7-й линии: тёть Шуры и наш. Как там шёл разговор, не знаю, но мать как-то вспомнила про фотографию: «Сейчас покажу, Шур: вылитая ты». И принесла. Тёть Шура и ахнула: «Так это же я и есть!». Оказалось, что тёть Шура работала на весовой. Помнишь, наверное, такие крытые весы для машин? Пол там – платформа для весов. Машина заезжала на эту платформу…

- Да помню я, помню! Вот здесь, на Чернышевского, где сейчас девятиэтажки – весовая была. Мы там, в сорок шестом, рядом в домике жили.

- Как она обронила фотокарточку в кузов машины с зерном – непонятно. Ну и…

- Да и как дошла – тоже непонятно!

- Ну, да: тысячи километров, столько станций…

- Зерно вообще могли увезти в другую точку союза.

- Да! Но именно в смену матери, именно в её совок попала фотка!

- Непостижимо.

- Аня, неси ещё наливочки!

2

Мы сидим на широкой лавке-заваленке вдоль всей стены дома, выходящей на задний двор и сад. Солнце прошивает сад золотыми лучами, а в них гудят пчёлы и зависает дневная невидимая пыль.

- Мужики, вам ничего не надо? – выходит из дома Аня.

- Будешь чего? – спрашивает у меня Веня.

- Нет, спасибо.

- Кваску принеси.

- А что это у тебя, Веня, яблоки такие странные?

На ближайшей к нам яблоньке разные плоды: крупные и мелкие, краснобокие и белые.

- Да это я от скуки: на основную – три черенка других яблонь привил. Говорю Аньке: вот, не будешь по всему саду ходить, грядки топтать. Вышла – и на тебе: все яблоки на одном стволе.

Я до сих пор путаю: где привой, а где подвой. И если бы я что-то к чему-то привил в своём саду, то это стало бы достижением и предметом гордости. А тут – «от скуки».

Появилась Аня: квас принесла:

- Всё?

- Всё. Иди.

Выпили квасу, холодного, ядрёного, с изюмом. Хорошо!

- Я однажды на рябину привил черноплодку, яблоню и айву. И всё росло! – говорит Веня.

Огород у Вени небольшой, но всё растёт, всё есть. И главное: крупно, мощно – на радость.

- Скоро молодая картошечка будет? - спрашиваю я.

- Да уже есть. Копаюсь я как-то тут, смотрю, на какой деляночке лучше картошка. А на капустной грядке – три слабеньких куста. Вспомнил, бросал три картошки - и забыл. И в это самое время по транзистору, тут у меня постоянно приёмник, когда работаю, частушечка:

Это что же, чучело,

Ты там отчебучело:

Три картошки посадило,

Даже не окучило!

Надо же так! Именно в это самое время! – смеётся Веня. – Как будто подсмотрели.

- А зачем тебе ещё и сад, «дача»? Здесь же всё есть?

- Здесь – огород. И несколько корней. А там – черешня в основном. На продажу. Ранняя, крупная вкусная. Беда с нею. Воруют. Дача только называется «дачей», а там ничего на самом деле нет, только сад. Забора почти нет. Вот и приезжают: они ж, звери, не рвут, а ломают! Им же быстро надо, чтобы не застукали. Обломали, бросили в машину – на машинах приезжают, блин! – а потом общипывают! Вот я тебя вчера и ждал там, насобирал несколько вёдер. Сдаём оптовикам – всё какая-то денежка.

Дом у Вени большой: двухэтажный красавец-коттедж. Дворец! Высокие голубые ели у главного входа, цветы, стильные фонари. Интерьер богатый, отделка – ручной работы. А в подвале – полуэтаж – мастерские и кладовые. Всё требует ухода, поддержания в хорошем состоянии, а, значит, - денег и сил.

Коттедж Веня построил, можно сказать, своими руками. Продал свой прежний, хороший кирпичный дом на 20-й линии, сплюсовали сбережения свои и зятя, купили землю здесь, в Заветном, и построились. После несчастного случая и смерти дочери зять, получив отступные, уехал в Германию, оставив детей-сирот на попечение деда с бабкой. Веня оформил опекунство и вырастил внуков. Внучка уже получила жильё, как сирота, а Дениска живёт здесь.

Сердце и память у пенсионера Вениамина Ивановича Кошеля натруженные и памятливые: и своё детство помнит, и жизнь внуков перед ним, и поэтому посылает он с «бабкой» сотню-другую больным детям, если успевает записать номер телефона по телевизору. Так что и силы и деньги нужны, да ещё как нужны!

Вечереет. Звуки становятся громче, явственнее. Вот на перекрёстке раздаётся громкий смех, вот долетело «ну и ладно!», и всё это на фоне звуков федеральной трассы.

- Кого-то где-то ждут, задумчиво говорит Веня.

Подумав, я добавляю:

- И кто-то где-то нужен.

Веня улыбается: понял, и вносит свою лепту:

- А дни идут, идут…

- И остывает ужин, - заканчиваю я невпопад. И мы оба смеёмся.

- Ну, что – к столу?

- Нет! – возражаю я. – Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит!

- Покой нам только снится, Саня!

- Нет, Веня, нет! Спасибо.

- Тогда минутку.

Он входит в дом и почти сразу возвращается с футляром, будто бы тот стоял прямо за дверью. По форме футляра я догадываюсь, что там какой-то музыкальный инструмент: похоже, что труба.

- Вот, говорит Веня, - труба Эдькина.

3

Мы идём по посёлку: Веня провожает меня. Я несу трубу Эдика Кошеля: младшего брата Вени. Эдик в юности играл на трубе, причём неплохо, достойно, и мы все гордились дружбой с ним. Он какое-то время продолжал играть и после, но работа механика-рефрежираторщика на железной дороге не позволяла регулярно посещать репетиции в коллективе, и ему пришлось оставить это хобби. А когда он умер, Веня взял эту трубу на память о брате. А сегодня подарил её мне.

- Зачем, Веня!? Это – твоя память об Эдике! Не надо!

- У меня и без трубы достаточно причин помнить брата. А у тебя она будет жить как память о нас с ним, о 7-й линии. Когда ещё встретимся: расстояние, годы…

Навстречу нам по тротуару идёт девушка. Мы отступаем в сторону, пропуская её, и идём дальше. И вдруг оба останавливаемся и оглядываемся. А девушка стоит и смотрит на нас.

- Что это? – изумляюсь я.

- А чёрт его знает! – Тоже недоумевает Веня. – Чертовщина какая-то. У меня однажды уже было так.

Девушка развернулась и быстро-быстро пошла от нас.

- Красивая!

- Да-а. Так вот, случай. Ты же знаешь, мы «рефы» весь Союз исколесили по железке. И не по одному разу. Куда-то фрукты, вино, в другую сторону – овощи, мясо… Да мало ли! Месяцами бывали в дороге.

- Я помню. А потом – месяцами гуляли.

- Ну, да. Прибыли мы как-то в Саратов. Стоим на разгрузке целый день. Кто-то там из наших остаётся, при разгрузке-погрузке, а я был свободен. Шатался по городу. Иду, обращается ко мне девушка, ну, может быть молодая женщина, не знаю: «Вы не подскажете, как доехать до вокзала?». - «Подскажу, сам там живу». - «Прямо на вокзале?» - смеётся она. - «Ну, да. Работа у меня такая». Объяснил ей, что да почему. Она обрадовалась: «Отлично. А у вас есть сейчас время?». - «Вагон». – «У меня тоже есть время. Вы не могли бы подарить мне пару своих часов: мы бы погуляли по городу?». – «С удовольствием, - говорю я. – Ради бога, располагайте мной!». Ну, не так сказал, как-то по-другому, но в этом смысле. А она – красивая.

Веня оглянулся вослед ушедшей девушки.

- Просто… красивая. Я давно таких не видел. И меня просто «ведёт», хотя я понимаю, что она «не по моей морде». Перешли на «ты», гуляем. Зашли в какой-то ресторанчик, перекусили. А тут и время подошло возвращаться на вокзал. Она оказалась москвичкой и работала, чуть ли не на «Мосфильме». А здесь была в командировке. Мне парню из Армавира – красивая, да ещё и москвичка! Оробел я, в общем. Купил ей шоколадку, посадил в поезд: «Пока!».

Веня замолчал.

- У Ивана Бунина есть рассказ «Солнечный удар. Тоже мимолётная встреча. Однако, какая!

Мы подошли к остановке, остановились, а Веня вдруг продолжил:

- На прощанье она мне сказала: «Захочешь написать – пиши на главпочтамт». И фамилию назвала. Писать я ей не стал. Что писать: я был женат, а это, вот именно – мимолётная встреча. Но и из головы она у меня не выходила. И вот однажды, в конце лета где-то, смена у нас в Москве. Нас там меняет другая бригада, а мы втроём отправляемся домой в Армавир. Дорога у нас – бесплатная, еда есть и только трёх рублей не хватает на постельное бельё. Как-то не подумали перехватить у сменщиков, а сейчас уж – поздняк: на вокзале сидим, полчаса до отхода поезда. Ладно, доедем. И не такое бывало. Хотя, думаю, хорошо бы встретить мою знакомую из «Мосфильма» и занять у неё «трёшку». Смотрю, к автомату девушка подходит. Вижу её со спины, а сердце ёкнуло: фигура знакомая - запала! Подхожу. Стою сбоку, смотрю. Она! Точно – она, моя москвичка! И она мельком глянула на меня. Отвернулась и замерла. Напряглась. Затем медленно развернулась на меня с трубкой в руке. Бросила трубку, выскочила из кабины: «Ты?! Ты сегодня думал обо мне? Думал?!». От такого напора я опять оробел, онемел, будто не со мной это происходит. А в душе – горячо и пусто. - «Думал… Да…» - вякаю я. – «Ну, вот, видишь! А мне – не по себе сегодня! Что-то не так, думаю! Что же, что в этот четверг 19 августа?» На всю жизнь запомнил: четверг, 19 августа. «Ах, да, думаю, - говорит она. – Яблочный Спас сегодня! Мне на студии сказали!» Она говорит громко, неконтролируемо и я стесняюсь её напора. «А дело совсем не в этом, - говорит она, - оказывается ты приехал!» И снова: «Ты сегодня думал обо мне?». Я смотрю на своих парней, на людей, которые стали приостанавливаться. – «Я вот даже яблоки взяла. Два! Ешь! Значит, ты сегодня думал обо мне?» – третий раз спрашивает она. Я не знал, что делать. Мне уже и «трёшка» от неё не нужна была, и я ляпнул невпопад: «Три рубля мне нужно… было…». – «Так возьми! У меня вот есть пятьдесят рублей!». – «Понимаешь, мы проездом..., поезд через двадцать минут… - мямлю я. – Вон, ребята сидят…». – «Возьми, возьми, сколько надо!». Чёрт возьми! Вот, что делать?! А она – к моим парням: «Возьмите деньги! Он стесняется взять!». И отдаёт деньги ребятам. В это время объявили посадку. Она как-то сразу успокоилась, обняла меня, поцеловала: «Спасибо» - и ушла не оглядываясь. Вот что это было?

Пока Веня рассказывал, во мне звучала и звучала музыка (а может, стихи, кажется Евтушенко): «Весенней ночью думай обо мне, и летней ночью думай обо мне…»

- А вот и твоя маршрутка, - говорит Веня. – Пока.

Он обнимает меня:

- Приедешь – позвони.

…Я выхожу на своей остановке, иду по зелёной садовой окраине, размышляя о встрече с Веней. Да, только те события жизни, на шипах которых оставляешь клочья кожи, мяса, сердца – и есть жизнь. Остальное – так, паузы.

Ветки вишен, абрикос, слив нависают над тротуаром, а в вечернем воздухе звенят цикады. И под их аккомпанемент звучит труба. Дюк Элингтон, «Караван». Любимая мелодия Эдика-трубача.

Жаль, что нам отпущено так мало.

Жизнь прожить, что поле перейти.

Оказалось – поля очень мало:

Я хотел бы шарик обойти.

Но, увы, такого не бывает:

Правило одно для всех краёв;

Мы – хотим, господь – располагает.

Поле дал он каждому своё.

(В рассказе использованы стихи Вениамина Мошеля)