Крестьянские дети: День семнадцатый

Прошёл калёный, морозный январь. День прибавился, солнце стало теплее, добрее. Зима надулась, заметелила февральскими вьюгами. Но куда там! Отступать всё равно приходится: весна не за горами. Оттепелями да сосульками весточки шлёт.

  Заканчивался один из таких февральских дней: обычный, но не совсем. Мама с Таней поздравляли «мужчин» с Днём защитника отечества. Конечно, «мужчины, надеялись на то, что их будут поздравлять, ждали этого момента, но всё равно он был приятным этот момент.

  Уже заканчивая пить чай, папа сказал:

  - То, что воины – солдаты, офицеры – всегда были защитниками Отечества известно всем. Но не все знают о том, что солдаты, именно солдаты, а не офицеры, в XVIII веке были распространителями, проводниками грамоты в России.

  Семья с интересом посмотрела на главу семейства.

  - Да, да! Когда Пётр I понял, что ему без технически грамотных офицеров придётся туго в его войнах, он стал насаждать начальные, цифирные школы. Сорок две школы открыл по всей России. Насильно заставлял учиться детей духовных лиц, детей дворян, разночинцев и даже детей солдат. Родители неохотно отдавали в школу своих детей. И после смерти Петра I цифирные школы были почти везде закрыты, вернее, заменены гарнизонными школами при полкАх. Школами для солдат. И почти полвека потом найти домашнего учителя математики в провинции, далеко от столицы и губернских городов можно было найти только в этих школах. Солдата-учителя для дворянских и для зажиточных семей.

  - Сява – дворянин! – встрял в разговор попугай.

  - А Таня – твоя учительница, - заявила Таня. – Помолчи!

  - А для крестьянских детей были школы? – спросил Серёжа.

  - Не было. Хотя Россия была страной крестьянской: 95 или 97 % составляли крестьяне от всего населения России.

  - А это – сколько? - спросила Таня.

  - Это значит, что из ста жителей России девяносто семь были крестьянами. Или по-другому скажу: из тысячи жителей России – девятьсот семьдесят человек были крестьянами. Вот детей этих крестьян грамоте не учили. Государство считало это лишним, ненужным. Зачем крестьянину грамота: он должен работать, он – чёрная кость.

  - А сколько детей училось при царе Петре? – спросила Таня.

  - В сорока двух школах по всей России обучалось две тысячи учащихся. Это, примерно, столько, сколько учится в двух или трёх городских школах сегодня.

  - Ужас! – сказала мама.

  - Именно так. Но населения было раз в десять меньше, чем сейчас.

  - Просто ужас! – повторила мама. – Абсолютная неграмотность! Просто не верится. А как же Ломоносов? Учёные, писатели, художники, скульпторы – они откуда взялись?

  - Михайло Ломоносов – гениальное исключение. Положительная ошибка времени, если сказать по-умному. Простолюдин, крестьянский сын – дошёл до вершин науки, стал символом нации. Были и художники талантливые, и скульпторы из простого народа, из крепостных – были. Сколько их талантливых умельцев из народа, о которых мы никогда и ничего уже не узнаем! Знаем только о некоторых.

  Основная масса учёных, писателей, художников была из русских дворян. Из русских дворян и приглашённых иностранцев. А вся громадная народная, то есть крестьянская масса была непросвещённой.

  И вот в просвещение крестьян солдаты внесли свой вклад.

  Спасибо, милые дамы!  Мы с Серёжей сейчас поможем убрать вам со стола, а потом я расскажу о солдатах просветителях.

  - Не возражаем, - сказала мама.

  …Все расположились в «гостиной». Мама взяла с собой своё вязание: носок для Серёжи, а папа – книги.

  - История просвещения русского народа – очень печальна и драматична, - начал папа, как лектор. – Уж насколько неграмотны были высшие слои общества, то о крестьянах и говорить нечего. Царям не нужен был образованный народ: зачем вещи быть грамотной, зачем предмету уметь читать? Ведь крестьянин был вещью. Кроме того: размышляющий человек – опасен. Он начнёт сравнивать свою жизнь с жизнью господ, начнёт требовать свободы, равных прав с господами. И что произойдёт? Погибнет самодержавная, царская Россия. Будет какая-то другая, но не царская. Зачем царю это? Одни министры добивались создания школ для крестьян, другие – запрещали. Даже начальное образование запрещали. А уж на гимназию, лицей, университет крестьянский сын, «мужичок с ноготок» и рассчитывать не мог.

  В середине XIX века многие образованные люди из города, болея душой за свой народ, стали перебираться жить в деревню, чтобы обучать и крестьян и крестьянских детей грамоте; чтобы рассказать о жизни крестьян со страниц газет и журналов. Это называлось – «хождением в народ».

  Государство пошло на уступки: разрешило начальное образование для крестьян. Но денег на оплату труда учителей, на оборудование для школ, на книги оно выделило очень мало. Пусть, мол, сами крестьяне собирают деньги и содержат школы; местная казна пусть находит деньги на образование , а власть пусть ищет доброхотов-меценатов, которые содержали бы школы за свои деньги.

  Крестьяне ничего и не знали об этой борьбе: так, слышали что-то краем уха. Да и не интересовались этой борьбой за собственное образование и образование детей. Многие из них считали, что образование – это баловство: незачем ребёнку голову забивать. (Примерно так рассуждали родители дворянских детей полтора века назад, при Петре I. Как тут не вспомнить круги по воде!) Если родители дворянских детей считали, что учение – это труд, то крестьяне считали наоборот: труд – вот учение; трудись, учись жизни и будешь обеспечен хлебом. А больше ничего и не надо.  Смотри, Влас («мужичок с ноготок»), как делает отец и учись этому; слушай, Влас, что говорят старшие, приобретай их опыт – вот это и есть учение. Всё это правильно, но…

  - Пап, а когда же ты о солдатах? – не выдержал Серёжа.

  - Сейчас, сейчас, Серёженька! Потерпи. Многие крестьяне стали понимать важность и необходимость образования. Ведь земледельческий труд – это целая наука. Будешь плохо знать эту науку – значит, будешь плохо трудиться; будешь плохо трудиться – будешь плохо жить, разоришься.    Земледельческую науку многие знали хорошо. Да и о государственных новостях слышали: многие крестьяне ездили на разные ярмарки да базары, а там – все новости. Но вот беда: обманывают неграмотного крестьянина, обсчитывают. Он и посчитать, как следует, не может, и бумагу какую-нибудь не прочитать, а уж написать тем более: просить кого-то надо, деньги платить. Общим, дорого стала стоить неграмотность. И когда поняли это, то стали отдавать детей учиться в школы. Там, где они были. А они были. Одна школа – на несколько деревень. А какие были школы?

  Церковно-прихОдские, где церковь давала начальное образование;  зЕмские, то есть государственные, которые содержала местная власть: земство; и частные школы. В частных школах учителя нанимали сами крестьяне и сами платили ему деньги. Учителем частной школы приглашали грамотного человека. А таким человеком во многих деревнях и сёлах был солдат.

  Солдат – бывалый и уважаемый в народе человек; его ценили за находчивость, за широту знаний (везде побывал, много повидал), за добродушие и бескорыстность. Не зря, совсем не зря, солдат – герой многих легенд, историй и русских народных сказок.

  Конечно, не только солдат приглашали обучать своих детей крестьяне. Были и приезжие люди: студенты, бывалые люди из города. Но наибольшим авторитетом пользовались отставные солдаты. Частные и церковноприхОдские школы появились в России в начале XIX, а земские – во второй половине XIX века. Как проходили занятия в церковноприхОдской школе, я вам сейчас зачитаю.

  - Пап, а почему школа называлась «церковноприхОдской? – спросил Серёжа. – Можно ведь просто сказать: церковная.

  - Иногда церковнопрхОдскую школу называли «прихОдской», то есть: школой данного прихода.

  - А «прихОд» -  что такое?

  - А прихОд – это район, местность, жители которой приходят в данную церковь, являются прихожАнами этой церкви. В сельской местности церковь, обычно, была одна на несколько деревень и стояла в селе. Село и несколько деревень являлись одним приходом. Село являлось центром прихОда. Все прихожАне крестились, венчались, исповедовались только в церкви своего прихода. Так было принято. И школа, которая открывалась при церкви, называлась церковноприхОдской, или просто – прихОдской. Моя бабушка, а твоя прабабушка, Серёжа, закончила три класса церковноприхОдской школы села Бароновка.

  Ну, теперь… Иван Яковлевич Столяров «Записки русского крестьянина». Сам столяров родился в семье крестьянина. И это его воспоминания. Два отрывка о школе я и прочту.

  Папа раскрыл книгу.

  - Да, ещё пару слов на объяснение. ПсалтЫрь – книга псалмов, религиозных текстов. При нехватке букварей употреблялась в России как учебная книга. Объясняю значение ещё одного слова: «по церковнославянски». Дело в том, что славянская азбука считается изобретением болгарских монахов Кирилла и Мефодия и называется «кириллицей». Через эту азбуку с греческого языка переводились все церковные книги. А книги, написанные кириллицей, назывались церковнославянскими. Каждая буква в церковнославянской азбуке имела своё название. Мы сегодня как называем буквы? А, БЭ, ВЭ, ГЭ, ДЭ… А в церковнославянском алфавите эти же буквы имели название: АЗ, БуКИ, ВеДИ, ГЛАГоЛЬ, ДОБРо…

  Ну, а уж теперь – текст воспоминаний Столярова.

  «ПсалтЫрь определила характер и программу нашего обучения. В это время учили сначала название каждой буквы по церковнославянски:  а = аз, б = бУки, в = вЕди и т. д.

  Неудобство этого метода (способа) обучения в том, что выучив название букв алфавИта, трудно потом перейти к сложению слогов и к чтению. Для сложения, например, слога «АБ» нужно было сказать:  аз – буки = аб.

  Научившись читать, мы приступили к чтению псалтЫри и к заучиванию наизусть молитв. Первый учитель занимался с нами недолго и потому не оставил никаких следов в моей памяти… Но нужно сказать, что этот учитель проделал с нами самую трудную работу: он научил нас азбуке, и мы могли кое-как читать.

  После его ухода для школы наступило безвременье: никакого постоянного учителя, с нами занимались поочрёдно – сам священник, его жена и дьячок. Каждый из них учил на свой лад и тому, чему находил нужным учить. В одном не было разногласий между ними: в наказаниях. Давать щелчки в лоб, драть за уши, бить, бить линейкой по пальцам, ставить на колени; все эти наказания сыпались как из рога изобилия на тех, которые этого заслужили. Небольшое различие существовало среди наших учителей: дьячок предпочитал бить линейкой по рукам, попадья – ставить нас на колени, а священник признавал одинаково все виды наказания…»

  - За что наказывали учеников? – спросила Таня.

  - Не знаю. Наверное, за непослушание, за неправильный ответ, за дерзость, за грубость, за недостойное поведение и т. д. За то же, за что и вас наказывают в школе.

  - Нас не бьют!

  - Но всё равно наказывают: стыдят, ставят плохую оценку, записывают в дневник, вызывают в школу родителей. А в то время были другие способы наказания. Так обращались даже с дворянскими детьми в учебных заведениях и при домашнем обучении. Вспомните «Историю одного детства», «Детство Тёмы». Читаю дальше.

  «Мы, малыши, предпочитали, чтобы он (священник) ставил нас на колени и больше всего боялись его щелчков и его манеры драть за уши. Пальцы у него были длинные, сухие, настоящие костяшки. От его щелчка лоб сейчас же краснел, а от большого числа щелчков лоб вздувался и долго сохранял следы приложения пАстырских (поповских) пальцев. Не лучшим было и драньё за уши. Он прибегал к этому, когда бывал очень рассержен. Тогда он становился злым и терял хладнокровие, впивался ногтями в основание ушей наказуемого, и когда он выпускал из тисков уши, кровь стекала капельками из ранок, нанесённых когтями.

  - Аксёнка! – обращался он к одному из моих товарищей по парте. – Знаешь ли ты какую-нибудь молитву?

  Не знаю, - отвечает Аксёнка.

  - Как не знаешь? – начинает сердиться священник и повышает голос: - Ты всё же знаешь: «Господи, помилуй мя»?

  - Не знаю, - отвечает Аксёнка.

  - Как не знаешь! – ещё больше сердится священник. – Повторяй за мной: «Господи, помилуй мя!»

  Аксёнка чешет затылок, старается вспомнить, что нужно повторить, и не может. Губы его начинают дрожать. Он вот-вот расплачется. И вдруг выпаливает:

  - Не знаю, не могу повторить.

  Это приводит священника в бешенство.

  - Почему ты не знаешь! – кричит он.

  Крик священника вызывает обратное действие у Аксёнки: его испуг исчезает и на лице появляется невозмутимое упорство. Он уже спокойно отвечает:

  - Ничего не знаю.

  Этот ответ приводит священника в недоумение:

  - Почему же ты ничего не знаешь? – спрашивает он более спокойным тоном. – Чему же тебя учила мать?

  Аксёнка улыбается.

  - Ну, чему же ты смеёшься? – опять кричит священник. – Отвечай же мне!

  - Да мама меня ничему не научила. Она сама ни одной молитвы не знает.

  Это ответ почти успокаивает священника. Он задаёт Аксёнке ещё один вопрос:

  Как же молится твоя мать, если она не знает ни одной молитвы?

  - Да никак, -  отвечает Аксёнка. – Она только крестится, да головой кивает.

  - Болван! – говорит Аксёнке священник. – Становись на колени. Да сначала пойди выбей об угол избы свой нос».

  - Как это? – спрашивает Таня.

  А мама смеётся:

  - Это священник так предлагает Аксёнке почистить нос, высморкаться.

  «На этом и кончается обучение Аксёнки молитвам, - продолжил папа. – Аксёнка так и не понял, чего хотел добиться от него священник. Такие ответы могли опять повторяться, но в один прекрасный день Аксёнка не пришёл в школу и уже больше не приходил. Он решил, что ученье – очень мудрое дело и не для его ума:

  - Чего мне там делать-то? Какая мне польза от учения? Батя и мама неграмотные, и все другие тоже. И ничего! Живут! Проживу и я без учения. А чтобы брань попа слушать, да побои выносит, - этого я не желаю.

  …К концу третьего года только пять крестьянских мальчиков оставалось из двадцати записавшихся».

  - Устали? – спросил папа. – А то давайте сделаем перемену.

  - Можно чайку попить, - предложила мама.

  - Да, да! – поддержала её Таня. – С тортиком!

  - Ладно: вы пейте чай, а я буду читать вам, - сказал папа.

  Чай – не еда: быстро вскипятили воду, расставили чашки, порезали торт – наслаждайся!

  А папа – продолжил.

  «На второй год число поступивших школьников оказалось значительно больше. Но причиной тому был не выросший интерес родителей или детей. Последовавший за годом открытия школы был 1891 год, голодный год. Для поддержания питания школьников была открыта при школе столовая, в которой им давали обед: густой пшённый суп с растительным маслом, картофель или кашу и кусок пшеничного хлеба. В нашем селе пшеничного хлеба и в нормальные годы не знали, всегда ели только чёрный ржаной хлеб. Пшеничную же муку покупали только в большие праздники…

  Выдача детям пшеничного хлеба, да ещё в голодный год, когда у других и ржаного-то хлеба не было, и всё это бесплатно, - привлекало детей к школе».

  - Ужас! – сказала Таня.

  - Что, крестьяне были такими бедными? – удивился Серёжа.

  - Да, Серёженька, да. Не роскошествовали. Всю Россию кормили, а сами пшеничного хлеба не видели. И это притом, что крестьян в России к этому времени было девяносто процентов, то есть: девятьсот крестьян на тысячу жителей.

  - А у нас булочки в школе – каждый день. – сказала Таня.

  - А у них и ржаной не всегда был. Я продолжаю.

  «Во второй половине этого же года приехал к нам новый учитель, пятый по счёту. Иван Капитонович (так звали его) оказался живым, расторопным малым, лучшим, чем это можно было заключить по первому впечатлению…

 …Так кое-как Ивану Капитоновичу удалось довести до конца наше обучение.

  В 1893 году состоялся первый выпускной экзамен. От представляющихся к экзамену требовалось: написать небольшую диктовку с расстановкой знаков препинания, решить одну из несложных задач и прочесть наизусть одно небольшое стихотворение или прочитать по книжке коротенький рассказ и ответить на несколько вопросов священника по священной истории или же прочитать какую-нибудь молитву.

  Иван Капитонович начал нас готовить к экзамену чуть не с Рождества. Он больше всего боялся, что мы не сумеем правильно расставить знаки препинания. Эта почти ежедневная подготовка заключалась в том, как он будет держаться на экзамене, как он будет подсказывать нам знаки препинания и правописание трудных слов. Он плохо верил в наши знания и считал эти правила слишком сложными для нас. Он придкмал особенный способ подсказывать нам. «Если после продиктованной фразы я возьмусь за пуговицу моего пиджака, значит, поставить точку. Если же нужно поставить точку с запятой, то я возьмусь за пуговицу и ещё сделаю рукой движение в воздухе, которое напоминает вам запятую. Когда нужно поставить запятую, я поднесу руку к усам. А для двоеточия я возьмусь за две пуговицы на пиджаке». Для вопросительного знака Иван Капитонович решил высморкаться, а для восклицательного знака покашливать, а для беглого «е» - понижать. И ещё другие жесты».

  Таня беззвучно смеялась, прикрыв рот ладошкой, Серёжа изображал знаки препинания.

  - Что значит «беглое «е»? – неожиданно спросила мама.

  - Значит: не под ударением. Вот в слове «перелесок» звук «е» в первых двух слогах – беглый.

  - Дальше, - попросила Таня.

  «Наступил день экзамена. У всех нервы были напряжены, а у нас, малышей, коленки от страха тряслись. Священник отслужил молЕбен. Экзаменаторы сели за стол, покрытый зелёным сукном, нас посадили за парты. Экзамен начался. Бедный Иван Капитонович! Он растерялся больше, чем мы. Начал он диктовать. Губы у него посинели, сам он побледнел. Язык плохо слушался его. Все условные знаки, которые он так долго внушал нам, выскочили у него из головы. Его голос и речь изменились. Он заикался. Он запутался в своей системе показывать нам знаки препинания и правописания. Впрочем, мы были так взволнованы, что не могли бы следовать за знаками Ивана Капитоновича. Если бы даже он сохранил своё хладнокровие.

  Нас было всего восемь кандидатов и кандидаток, дошедших до конца обучения и допущенных к выпускному экзамену. Экзаменаторов было почти столько же, сколько и кандидатов. В числе их находились: земский начальник, архимандрИт (начальник священника) и ещё какие-то лица. Их присутствие ещё больше вызывало в нас робость. Как была написана нами диктовка? Правильно ли решена задачка? Хорошо ли мы ответили экзаменаторам? Одному богу, да экзаменаторам было известно. Сами же мы не отдавали себе отчёта.

  Все мы были признаны достойными получения свидетельства об окончании школы. Экзаменаторы поздравили наших родителей, ожидавших в ограде церкви. И вот мы стали первыми «грамотеями» нашего села».

  Папа закрыл книгу. Серёжа потянулся и Таня успела его пощекотать. Серёжа взвизгнул и вскочил.

  - Погуляйте, если хотите, - сказала мама. – Поморозьтесь, только недолго.

  Ребята! Сравните вашу школу с церковноприхОдской.

1. Чем отличаются школы?

2. Почему государство препятствовало крестьянам в получении грамотности?

3. Какие предметы изучали дети в церковноприхОдской школе?

4. Почему крестьяне не были богатыми?

5. Как вы понимаете смысл следующих пословиц и поговорок?

  - «Мужицкими мозолями баре сыто живут».

  - «Один с сошкой, а семеро с ложкой».

  - «Аз, бУки, ВвЕди страшат, что медведи».

  Ребята! Вы помните крестьянина Ивана Ермолаевича из очерка Г. И. Успенского «Крестьянин и крестьянский труд»? Прочтите  отрывок из того же очерка о том, как Иван Ермолаемич отдавал своего сына Мишутку учиться.

                                    Г.И. Успенский

                                         «Мишка»

 Иван Ермолаевич задумал учить своего сына, одиннадцатилетнего мальчика. Необходимо сказать, что потребность учить и учиться была осознаваема Иваном Ермолаевичем в смутной степени. Обыкновенно он решительно не нуждался ни в каких знаниях, ни в каком учении. Жизнь его и его семьи, не исключая одиннадцатилетнего сына, была так наполнена и была так хорошо снабжена знаниями, которые сама же и давала, что нуждаться в каком-либо постороннем указании, совете – словом, в чём-либо непочерпаемом тут же, на месте и на своём деле – даже не было и тени надобности. Но иногда минутами что-то неведомое, непонятное, что-то доносящееся из самого далёкого далекА пугало Ивана Ермолаевича… И в такие-то минуты он говорил: «Нет, надо Мишутку обучить грамоте. Надо!» Удивительно странные обстоятельства приводили его к этой мысли. Однажды, во время косьбы зашли мы с ним в луга, арендуемые немцами курляндцами(1). Попался нам курляндец, сидит на копне сена и что-то ест. Поглядели, ест рыбу. «Какая это рыба? – спрашивает Иван Ермолаевич. «СалАка!» - «Дай-ко отведать». Немец дал, Иван Ермолаевич поглядел на рыбу, повертел её в руках, померил, откусил, пожевал и спросил: «Почём?» Немец сказал цену. Иван Ермолаевич доел рыбу, поблагодарил и мы пошли дальше, и тут-то ни с того ни с сего, Иван Ермолаевич вдруг вздохнул глубоко-глубоко и сказал: «Нет, надо Мишутку учить! Пропадёшь, верное слово, пропадёшь! Ишь вон какую рыбу-то ест! Надо! Вот уберёмся, отдам учителю».

  …С величайшей неохотой и как бы с тяжестью на душе Иван Ермолаевич приводит намЕрение своё в исполнение. Уж давно убрались с хлебом, и начал устанавливаться зимний путь, а он всё не ведёт к учителю.

…Иван Ермолаевич съездил в одну из близлежащих деревень, где была зЕмская школа, уговорился с учителем и, наконец, настал день, когда нужно было везти Михайлу в школу. До этой минуты  на все разговоры об учении Михайло обыкновенно не отвечал ни одного слова. «Вот, - скажет Иван Ермолаевич, - скоро в школу повезу, смотри, учись!» Михайло молчит, не отвечает ни слова. Мальчик он был бойкий, весёлый, разговорчивый, но как только дело или разговор касался школы, Михайло делался как каменный: не огорчается, не радуется, а смотрит как-то осторожно… В день отъезда Иван Ермолаевич сказал, наконец, с тяжёлым вздохом:

  - Ну, Михайло, сейчас поедем. Мать, одень Мишку-то!

  Мать одевала и плакала. Иван Ермолаевич так же чуть не рыдал, не понимая из-за чего должно происходить всё это мучение. Но Михайло хоть бы слово.

  …Всё время Мишка был твёрд и молчалив, как железный, сам Иван Ермолаевич тяготился этим отъездом в школу гораздо больше, чем Михайло. И вот в то время, когда Иван Ермолаевич нехотя ис глубоким сокрушением стал влезать в сани и со вздохом произнёс: «Ну, Михало, полезай, брат», - оказалось, что Михайлы нет. Покликали, покричали – нет ответа. Принялись искать – опять нигде нет; оглядели все чердаки, все углы в доме и на дворе – нет Михайлы! «Ведь спрашивали дьявола, - сердился Иван Ермолаевич, - хочешь в ученье или нет? Ведь молчит, как камень, дубина экая, а вот убёг! Уж попадись ты мне, я из тебя выбью ответ!» Но этот гнев немедленно же сменялся в родительском сердце состраданием… Надвигались сумерки, а Мишки всё не было. Всеми, не исключая работников, охватило глубокое уныние, которое сменилось искреннейшею радостью, когда один общий знакомый мужик из соседней деревни уж тёмным вечером привёз Мишку домой. Все обрадовались, забыли всякие разговоры об ученье, всякие намЕрения «пробрать» и т. д. Спрашивали только «не замёрз ли», «чай голоден», а работники, так те откровенно высказывали своё одобрение: «Ловко ты, Мишанька… Право, ловко!...»

  Мишка чувствовал себя победителем и как бы вырос и окреп за эти несколько часов бегства. Тотчас, как только его привезли, он переоделся, переобулся и в несколько минут обЕгал весь двор, заглянул в хлева, в сараи, и т. д., точно желал удостовериться, всё ли на своих местах, всё ли по-старому, всё ли благополучно.

  … Иван Ермолаевич перестал говорить с Михайлом о своём намЕрении, но вместе со мной заключил зАговор. Не говоря никому ни слова, мы выберем любой день, посадим Мишку в сани и поедем в другую деревню за двенадцать вёрст(2), близ станции железной дороги. Там мы его сразу и заточИм в школу и водворим в квартире. Там есть у Ивана Ермолаевича знакомые, которые будут присматривать, приглядывать,  а в случае чего и по затылку дадут – ничего выдержит! скотина добрая(3)…

  Мишка ничего не подозревал, когда  Иван Ермолаевич приказал заложить лошадь, объявив, что едет на мельницу. Он, как и всегда, помогал запрягать… Когда лошадь была подана, Иван Ермолаевич внезапно объявил Михайле, находившемуся в избе: «Одевайся, со мной поедешь».  Михайло побледнел, как полотно, почувствовал, что схвачен врасплох, но ни слова не сказал, оделся; тут подоспел и я; посадив Михайлу в середину между нами, мы тронулись в путь. По хорошей зимней дороге мы «духом»(4) долетели до деревни, где была школа, и обделали всё дело не больше, как в один час. Как раз напротив школы нашли квартиру у вдовы-старушки, дали задАток(5), повели Мишку к учителю, переговорили с ним, также дали задАток, после чего учитель сию же минуту взял Мишку и увёл в школу, где уж сидело и жужжало человек сорок малых ребят. Мишка хотя и был крепковат на нервы, когда учитель усадил его в самую середину школьной толпы, малый «загорелся», вспыхнул, смутился и оторопел…

  - Это самое и надо! – сказал Иван Ермолаевич, когда мы выбрались из школы. Он и сам был испуган школой не меньше Мишки. – Так и нужно прямо под Обух(6)! Скорей оботрётся… Оглушишь его этак-то – он и пообмякнет… Это слава богу, что так – прямо Обземь! Ничего, пущай! – закончил Иван Ермолаевич, и мы поехали прочь от школы.

  По дороге мы заехали к кузнецу, которого звали Лепило и который вместе с тем был и коновал(7). У него находилась на излечении лошадь Ивана Ермолаевича… Поглядели больную лошадь, к ноге которой была привязана тряпка с лекарством, зашли, кроме того, в лавки кое-что купить, часа два пили в трактире(8) чай, грелись, разговаривали и воротились домой шажком уж часу в первом ночи.

  - Мишка прибежал! – было первое слово, сказанное женой Ивана Ермолаевича, когда мы подъехали к крыльцу его избы.

  И я и Иван Ермолаевич были несказАнно изумлены. Иван Ермолаевич вылез из саней и молча пошёл в избу; я также молча пошёл домой; было уже поздно, и поэтому с Иваном Ермолаевичем я увиделся только утром.

  - Это его учитель прислал… Грифель(9) вишь(10)… книгу какую-то надо… бумагу…

  Потолковали мы насчёт расходов и порешили отвезти Мишку и послать учителю деньги, чтобы купил грифель и всё, что нужно. Отправили Мишку на следующий же день с работником. Но утром через день Мишка опять явился.

  - Ты зачем?

  - Хозяйка прогнала. Напилась пьяна, стала драться, погнала вон… Не пимши, не емши…

  Все жалели его, особенно же жалели, что он и сапоги и ноги истрепал. Но Мишутка в моменты своих кратковременных возвращений не обращал, по-видимому, никакого внимания ни на сожаления о его ногах, ни на самые ноги. Едва прибежав издальнего путешествия по снегу,..бежал в коровник, в свиной хлев, к овцам, к лошадям, в сарай, в баню к уткам; там всё пересмотрит, перепробует, рукой пощупает; словом, не нарадуется на свои родные места, в которых ему, очевидно, дорога каждая порошИнка (пылинка).

  На следующее утро поехал с Мишкой сам Иван Ермолаевич, так как надо было разобрать дело. По его отъзде пришёл ко мне работник и сказал:

  - Не будет Михайло учится, нет не будет!

  - Почему же?

  - Не к тому привержен. У него есть приверженность к хозяйству, лошадей любит, скотину; а это ученье не по нём – не будет! Я уж знаю его характер. Таперича, ежели ему лошадью править, снопы возить, так он трясётся от радости. А это ученье – нет. Ведь он мне сам сказывал, что на хозяйку наплёл(11), насказал облЫжных(12) слов. А всё из-за того, чтобы отец отдал его Лепиле на квартиру, потому что там наша кобыла. Он сам сказал: «Как, говорит, увидел я нашу рыжую, как она стоит с больной ногой, вспомнил дом, так и упёр из училища». Нет, не будет, не такой парень.

  Иван Ермолаевич воротился в глубоком унынии. Мишка всё наврал – и на хозяйку и на учителя. Учитель и не думал его посылать, а хозяйка, ввиду такой бессовестности, отдала Ивану Ермолаевичу назад деньги и отказалась держать Мишутку. Волей-неволей пришлось поместить Мишутку к Лепиле, но при этом Иван Ермолаевич «оттрепал» его за волосы.

  Но этим мучения не окончились; дня через два мужики, воротясь со станции, объявили, что Мишка там трётся вокруг вагонов, помогает подводить лошадей и заслуживает тем всеобщие похвалы. Но что ужасно – жалуется мужикам на жестокое обращение отца: бьёт, выгнал из дому; просит приютить и жалуется самым лютым врагам Ивана Ермолаевича, срамИт (стыдит) его не на живот, а на смерть перед людьми. ничего не стоящими. Иван Ермолаевич вышел из себя и немедленно же пустился ловить Мишутку, и тут началась борьба. Только что Иван Ермолаевич настигнет его у вагонов, Мишка – под вагон, а Иван Ермолаевич в ужасе, что его раздавит, не знает, что делать. Из-под вагона Мишка пускается в бега. Но разыскать его не было возможности, потому что Мишка так умел насказать про отца, что его прятали, скрывали – «нету у нас!»

  Наконец-то словили и привезли… К этому времени на Мишку все были до того ожесточены, он так много насрамИЛ, налгал на отца и мать, такую пустил про них худую(13) славу, что появление Мишки вызвало уже не радость, а единодушное восклицание отца и матери: «Драть!» Розги были припасены, и едва Мишка появился в избе, как Иван Ермолаевич крикнул работнику: «Держи-кось его Фёдор!» Но Фёдор наотрез отказался и ушёл вон; не драть, а хвалить мальчишку надо бы было, по его мнению, за такие молодецкие подвиги и за такое образцовое сопротивление какому-то  учителю. Работница тоже отказалась и убежала, и по тем же причинам. Тогда взялась держать мать. Мишка ужасно орал, молил и вопиЯл, но драньё было беспощадное…

  Это-то драньё и было его окончательной победой; сорвав зло Иван Ермолаевич немедленно утих и крайне удивлялся, что всё это мучение произошло из-за какого-то ученья. Он решительно уже не мог понять, зачем оно нужно Мишке, несомненные достоинства которого, выказанные во время всей этой истории выступили теперь со всей яркостью; нежелание учиться исчезало совершенно перед этим упорным желаниемжить в крестьянских условиях, перед этой любовью к «крестьянству», выражавшейся в любви к скотине, к нашей рыжей кобыле, в этом неудержимом стремлении «домой», где дорога каждая курица, утка. С каждой минутой Иван Ермолаевич убеждался, что в Мишке растёт надёжный представитель его семьи, работник, привязанный к «крестьянству» неразрывными узами, и недавнее негодование заменилось весьма скоро восхищением.

                                           Пояснения

1. - немцы-курляндцы – немцы из Прибалтики.

2. – верста - мера длины, чуть больше километра, а точнее: 1 км 60 м.

З. – «скотина добрая» - в устах Ивана Ермолаевича это не брань, а похвала, гордость за сына: «добрая» - значит, хорошая, крепкая; а «скотина», да ещё хорошая, здоровая – для крестьянина лучшая награда.

4. – «мы «духом» долетели» - быстро, мигом.

5. – часть денег, которые даются исполнителю работы до выполнения самой работы.

6. – «прямо под обух» - сразу, резко.

7. – коновал – знахарь, лекарь, лечащий лошадей.

8. – грИфель – палочка из особого минерала для писания ею на ученической или классной доске; предшественник карандаша.

9. – трактИр – столовая, где продавали разные напитки и обязательно – чай.

10 – вишь – видишь.

11 – наплёл – наврал, оклеветал.

12. – «облыжные слова» - ложные, неверные слова.

13. – худая слава – дурная слава, порочащая человека.

   Ребята, как вы думаете:

1. Почему Иван Ермолаевич хотел отдать учиться сына?

2. Почему Миша не хотел учиться? Найдите подтверждение в тексте.

3. В какую школу определили Мишутку: земскую, частную, прихОдскую?

4. В каком возрасте принимали крестьянских детей в школу?

5. Богатым или бедным крестьянином был Иван Ермолаевич? Найдите

     в тексте подтверждение ответу.

   Ребята, как вы понимаете пословицы и поговорки:

 - «Которая рука по головке гладит, та и за вихор тянет».

 - «От доброго корня добрая и поросль».

 - «Нашла коса на камень».

 - «Детки – радость, детки ж и горе».

 - «Детишек воспитать – не курочек перевоспитать»