Крестьянские дети: День двенадцатый

 Следующий день был последним днём каникул. Завтра начинаются занятия в школе. И, конечно, Таня и Серёжа готовятся к этому: собирают тетради, Учебники, писменные принадлежности. Мама гладит детям школьную одежду.

  Короток зимний день. Мама отпустила детей погулять: «Идите, поморозьтесь». Дети сходили, «поморозились» и вернулись раскрасневшимися и голодными. Обед ещё не был готов и дети с отцом расположились на своём обычном месте: на диване. Разговор идёт спокойный, торопиться некуда.

  - Мы-то с вами в кои веки выберемся на природу: на речку, на озеро или в лес. Я уж не говорю о поле: нам там, вроде бы, и делать нечего. Не только зимой, но и летом. А крестьянин круглый год живёт на природе, вышел за ограду – и вот оно: и лес, и поле, и река. Сейчас крестьянин в магазине может купить себе необходимые вещи. А раньше всё, или почти всё, делал своими руками: и одежду, и обувь. И дом строил своими руками – сам. А земля-кормилица давала ему всё: поле – овощи и хлеб, лес – мясо и мех, луг – корм, пищу для домашних животных.

  - Здорово! – сказала Таня. – А нам всё покупать.

  Серёжа хмыкнул:

  - А крестьянин, что: бесплатно?

  - Конечно, - сказала Таня.

  - Нет, нет, Танечка, - возразил папа, - за всё надо было платить своим трудом. Ведь не зря появилась пословица: «Без труда – не вынешь рыбку из пруда». Лиса не принесёт охотнику свою шкуру: «На, охотник, тебе на воротник», нет. Лису надо выследить, знать её повадки, привычки. Жито не потечёт в амбар зерном: «На, пахарь, кормись!», нет уж! Поле надо вспахать, зерно посеять, уберечь от непогоды – вырастить, убрать и сохранить. Надо заготовить корма домашним животным: скосить траву, высушить её, собрать и сохранить. И эти все работы делались силами одной семьи. А дома сколько работы: прясть, ткать, плести! У нашей мамы нет таких забот, а она всё равно чем-то постоянно занята. А у неё всё хозяйство – это мы с вами. А вспомните бабушку с дедушкой: много ли они сидят сложа руки?

  - Пищу готовит бабушка – людям и животным, - сказал Серёжа. – А дедушка за коровой и поросёнком ухаживает.

  - И баню топит, - вспомнила Таня.

  - И снег убирает, - добавил Серёжа.

  - Вы ещё спите, а дедушка уже встал, принёс дров, затопил печь, греет воду. Для чего? Чтобы корм для домашних животных был тёплым. А бабушка чистит картошку, замесила тесто для шанежек. Бабушка печёт булочки, а дедушка пошёл убирать снег, который нападал ночью. Вон сколько только утренних дел. А у крестьян прошлых веков и зимой было больше дел, чем сегодня у наших бабушек и дедушек. Семьи были большие, по  десять-двенадцать человек. Домашних животных тоже было гораздо больше. А это значит, что и пищи для всех нужно было готовить гораздо больше, а, значит, труда и времени на это уходило гораздо больше. А в свободное время нужно было ещё и лапти плести, корзины, лукошки, инвентарь ремонтировать, чтобы он был готов к весне. Да ещё за дровами в лес по снегу ездить. Помните: мужичок с ноготок, Влас?

  - Однажды в студеную зимнюю пору, - процитировал Серёжа.

  - «Откуда дровишки?» - «Из лесу, вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я отвожу», - вспомнил другие строчки папа. – Это была только мужская работа. А сколько ещё женской? Теребить лён и коноплю, готовить их к прядению. Затем прясть пряжу и из конопли, и из льна, и из овечьей шерсти.

  - Прясть – это делать нитки?

  - Да. Спрясть, смотать в клубки. Из шерстяных ниток связать варежки, носки, свитера. Из льняных ниток нужно ещё соткать холст, из которого можно будет шить и одежду, и бельё; полотенца, скатерти и т. д. И это только часть работы зимой. А летом работы ещё больше.

  - Вот, это да! – сказала Таня. – Ужас! («Ужас» - так мама говорит.)

  - Вот чем платит крестьянин: своим ежедневным трудом. Круглый год, - закончил папа.

  - А почему летом больше работы? – спросил Серёжа. – Вспахал, посеял и жди урожая.

  - Нет, нет. Нужно точно по погоде выбрать время вспашки. Иначе не будет хорошего урожая. А для этого нужно из года в год наблюдать за погодой, делать приметы, чтобы не ошибиться со временем вспашки. В сырую почву посеешь – сорняков будет много, в холодную – семена погибнут. А подойдёт время вспашки – вспахать и посеять нужно быстро. А потому работа – от зари до зари, с раннего утра до позднего вечера, да в полную силу. А поле ведь не такое, как у нас садовый участок, а раз в сто больше.

  - Ого-го! – опять удивилась Таня. – Как все наши сады?

  - Наверное. Пройдёт пора посева – а тут и время траву косить. И много ведь надо её. И снова тяжёлая физическая работа. Потом навоз на поля вывозить, как удобрение. А там и хлеб созрел. И опять – ни сна, ни отдыха: во время убрать и просушить. Перестоит в поле хлеб – зёрна станут в землю падать, пропал урожай. А ты говоришь, посеял и жди.

  Папа встал, подошёл к полке с книгами. Поискал глазами и вытащил том Г. И. Успенского «Избранные сочинения».

  - Таня, узнай: если обед не готов, то я вам прочту кое-что о крестьянских терзаниях.

  - Читай, пап. Мама позовёт, когда будет обед готов, - заметил Серёжа.

  - И то верно, - согласился папа. – Глеб Иванович Успенский много писал о крестьянах и о крестьянском труде. Я прочту вам небольшой отрывок. Автор, приезжая в деревню, каждый год останавливался у крестьянина по имени Иван Ермолаевич. И вот однажды автор привозит из столицы барометр, прибор, который указывает на возможные перемены в погоде. Читаю.

  «Узнав, что эта медная посуда будет показывать погоду, что стрелка, которая ходит под стеклом, указывает и дождь, и сушь, и ветер, Иван Ермолаевич заинтересовался. Слушая меня он говорил многозначительно: «А-а-а-а… Хорошо… Это ничего… Надыть попытать его.!.. Ничего…» Штука эта, которой он немедленно дал название «календарь», пришлась ему по вкусу., как вещь нужная в хозяйстве. До знакомства с этим календарём Иван Ермолаевич узнавал погоду – вещь для него весьма важную – по множеству собственных наблюдений и примет.

  - Что то, - говорил он, например, в ясный летний день, - боюсь я , как бы дождя не было?

  - Да почему же, день ведь ясный, ни тучки, ни облачка?

  - В ушах что-то шумит… Вот чего я опасаюсь… Как ежели округ ушей в этакой-то день начнёт шуршать, шелестеть – уж это нехорошая примета…

  Практиковался им ещё и другой способ, другая система.

  - Какой у нас нОнича месяц идёт? – спросит, бывало, Иван Ермолаевич, - актяб?

  - Какой октябрь – июль…

  - Я их, месяцев-то, не знаю как их прозывать-то… Много ведь их… А вот в котором месяце крещенье, этот месяц как называется?

  - Январь.

  - Ну, вот видишь, теперь надо смотреть так: январь должен стоять против нонешнего месяца… Какой ноне месяц?»

  - Пап, это как: «должен стоять против»? – спросил Серёжа.

 Иван Ермолаевич, наверное, рассуждает так: середина зимы – какой месяц? Январь. Середина лета – июль. Зима противоположна лету, противостоит лету. Значит: январь стоит против июля.

  - Февраль - против августа, март – против сентября, - подхватил Серёжа.  - Наверное, так.

  - «… Какой ноне месяц?

  - Июль, июль, Иван Ермрлаевич!

  Ну, январь стоит против июля, вот и надо помнить погоду… которое сегодня число?

  Сегодня шестое…

  - а крещенье в кое число?

  - Тоже шестого».

  - Сочельник шестого, - вспомнила Таня, - Колядки. Потом Рождество.

  - Таня, ты забыла: летоисчисление, календарь в XIX веке вёлся по старому стилю. Если по старому стилю – шестое января, то по новому какое?

  - Двадцать четвёртое декабря, - подумав, сказал Серёжа.

  Таня ещё не умела так быстро считать.

  - Нет. Чтобы определить число по новому стилю, надо к числу по старому стилю прибавить тринадцать дней… И что получается?

 - К шести прибавить тринадцать будет девятнадцать. Девятнадцатое января, - посчитал Серёжа.

  - Вот именно. Крещение – 19 января. Продолжим рассуждения Ивана Ермолаевича. Как он медленно это делает, не торопясь, основательно. Можно подумать, что он тугодум.

  - «Видишь ты. Вот теперь и надо знать… Михайло! - зовёт он работника. – Что, не в примету тебе, шёл снег под крещенье, как мы в Сябринцы хлеб возили?

  - Что-то не в примету…»

  - «Не в примету» означает: помнишь ли? – пояснил папа.

  - «А кажись, что будто как курил снежок – то?

  - Н-нет, не припомню.

  - Авдотья! – обращается Иван Ермрлаевич к жене, - не в примету тебе, как под крещенье ездили мы с Михайлой, брал я полушубок, али нет?

  Авдотья останавливается с ведром в руке и думает. Думает серьёзно и пристально.

  - Полушубок? – в глубоком припоминании чего-то переспрашивает она и, вспомнив что-то, говорит. – н-нет, кажись.

  Авдотья замолкла, и Михайло замрлк, и Иван Ермолаевич молчит, все вспоминают.

  - Чего ты! – вдруг, оживившись вспоминает Авдотья. – Чай, у Стёпиных полушубок-то взял… Вьюга-то к ночи поднялась… Чай, помнишь, как Агафья-то прибегла,ещё тёлка в ту пору… - т.д.

  - Так-так-так-так, - твердит Иван Ермолаевич и сам припоминает и тёлку, и Агафью, и ещё что-нибудь.

  Наконец и работник присовокупляет какую-нибудь подробность, так что в конце концов канун крещенья, бывший полгода тому назад, восстанавливается в памяти Ивана Ермолаевича, его жены и работника во всей подробности. Весь день накануне крещенья припомнилась не только погода, но и весь обиход дня во всей  полноте.

  - Ну, стало быть, - заключает это расследование Иван Ермолаевич, - копны-то разваливать (для сушки) погодить надо… Пожалуй, как бы к вечеру не собрались тучки, уж, видно, надобно повременить.

  И таким образом копны не разваливались, и делалось это на основании самых точных исследований и наблюдений».

  - Вот вам один из примеров наблюдательности крестьян. А сколько их, наблюдений и примет, рассыпано по всем месяцам и дням года? Целая наука. Не будешь знать её – разоришься.

  - Обедать! – появилась мама. – Мыть руки и за стол.

  Ребята! Пожелаем Тане с Серёжей приятного аппетита, а сами вспомним их беседу с папой.

1. Чем занимались крестьяне летом? О каких работах рассказывал папа?

2. Чем занимались крестьяне зимой?

3. Почему землю называют кормилицей?

4. Почему дорог хлеб для крестьянина?

5. Чем заняты ваши родители зимой и чем заняты летом?

…На зимний день быстро надвинулся вечер. И хотя с конца декабря день стал понемногу увеличиваться, «солнце повернуло к лету», глаза не замечали изменений. А поэтому в определённое время, в определённый час дети лежали в постели и ждали очередного рассказа папы. Куклу свою Таня уже «уложила спать» и попрощалась с Сявой-дворянином.

  Папа подсел к Тане на кровать и сказал:

  - Помните, днём я вам говорил о том, что после посева удобряли поля навозом. Не те, которые были засеяны, а те, которые были свободны от посева. Там земля «отдыхала», говорили крестьяне. Она была вспахана и называлась «парЫ», от слова «пар». Так вот: между временем посева и сенокосом был промежуток времени, когда крестьяне удобряли свои поля. Работа эта тяжёлая, требует много людей и телег. Поэтому крестьяне каждому поочерёдно возили на поля навоз. «Всем миром» - так говорили раньше. И называлась эта общая работа – «пОмочи». Люди оказывали дру другу помощь. Вот рассказ Сергея Семёнова, писателя XIX века, как раз об этом. Рассказ называется «Первый трудный день».

  «- Эй, Катерина! – послышался у нас за окном голос одного нашего деревенского мужика, -подойди-ка сюда, у меня к тебе слово есть.

  Моя мать сидела у стола и шила мне рубашку. Когда её позвали, она бросила шитьё и подошла к окну.

  - Что такое?

  - Пашковский Никита велел тебе приезжать навоз возить.

  - Когда?

  - Послезавтра.

  - Ладно… Спаси, Христос, что сказал».

  - А почему тётя говорит: «Спаси Христос»? – спросила Таня.

  - А как бы ты отблагодарила?

  - Спасибо, что сказал.

  - Наверное, слово «спасибо» происходит от двух слов: «спаси бог». Так раньше благодарили: пусть тебе бог будет спасителем, спасёт тебя от беды за хорошую весть или за хорошее дело. Спаси бог. А бога как зовут?

  - Христос.

  - Значит, можно благодарить и так, как благодарит Катерина: «Спаси, Христос, что сказал».

  «Мужик ушёл, а мать вернулась на своё место и принялась опять за шитьё. Я лежал в это время на коннике».

  - «Конник» - это лавка для сна, вместо кровати.

  «Когда мать села, я вскочил со своего места и подбежал к ней.

  - Мама, зачем нам навоз возить?

  - В Отвоз. Мы повозим, а там к нам приедут; так другу другу и пособим.

  Я вспомнил, что при этой работе бывают нужны и ребятишки.

  - И я с тобой поеду? – спросил я.

  - Что тебе там делать?

  - Буду лошадь водить…

  Мать поглядела на меня лучистым взглядом и радостно засмеялась:

  - Ах, ты карапуз! Тебе и до повода-то не достать.

  - Достану, ей-богу, достану! – поспешил уверить я.

  Но мать не обращала внимания на мою уверенность. И, откусывая нитку, проговорила:

  - Будет не дело говорить-то!

  А потом задумалась и с досадой проговорила:

  - Ну, ладно, поедем…

  Мне в то время шёл девятый год. Я ещё ни разу заправски не подводил лошадь на работе, и мне очень этого хотелось. Когда мать сказала, что возьмёт меня в Пашково, у меня закружилась голова, и я весь день ходил как в чаду. То же было и на другой день. Мать справляла, и я не отставал от неё, помогал ей закручивать закрУтни…»

  - «Закрутня» - это кляп для закрутки конской губы, - пояснил папа. – А почему нужно закручивать конскую губу, я не знаю. Здесь, в пояснении не написано. Вот ведь сколько нам горожанам непонятных мелочей! Дальше.

  «…помогал закручивать закрУтни и искал чекУ». ЧекА – это клин, который вставляется  в отверстие оси колеса, чтобы при движении колесо не соскочило. Можно сказать, что чекА закрепляет колесо. Вот ведь сколько уже знал девятилетний крестьянский мальчик!

  «Когда день прошёл, мать сказала мне:

  - Ложись скорей спать, а то завтра рано вставать!

  Я лёг, но мне не скоро удалось уснуть: в моей голове бродили думы о завтрашнем дне и я никак не мог от них отделаться.

  Наступил и этот день. Ещё куры сидели на насесте, а мать нагнулась ко мне и стала тормошить меня:

  - Ермошка! Ермошка! Вставай, поедем!

  Я слышал, что меня будят, но мне не хотелось вставать.

  - Да поезжай одна, пусть спит себе на здоровье, - раздался другой голос.

  Это говорила бабушка. Только она это проговорила, сонный туман в моей голове рассеялся, я сообразил зачем меня поднимают, и, как ванька-встанька, вспрыгнул на ноги и пошёл умываться.

  Я вышел за матерью из избы, у двора стоял запряжённый в телегу наш Карька (имя лошади) и дремал. Мы влезли на телегу и мать дёрнула вожжой.

  Одно за другим мы оставили за собой полевое болото, холодный овраг, в котором было очень холодно от росы. Роса белела везде, как молоко, трава была подёрнута ею, как туманом, головки цветов от неё казались седыми. Когда мы въехали в рощу, то с деревьев роса падала каплями.

  В лесу около дороги торчали грибы, кое-где, как искорки, краснели ягоды, поднимал свои махры ствольник, из которого мы делали дудки.

  Солнце ещё не всходило, но там, где оно должно было всходить, небо было алое.

  Проехали лес. Перед нашими глазами сначала открылось пашковское паровое поле, куда будут возить навоз, потом и само Пашково. Мать подогнала Карьку; но старый Карька только вильнул хвостом.

  Когда мы подъехали ко двору дяди Никиты, он выводил лошадь с нарытым навозом. Увидев нас, он широко улыбнулся и воскликнул:

  - А-а! Милости просим! Ника, сам-друг? Это хорошо!

  - Как же, - улыбаясь проговорила мать, - работник вырос, не дома же его держать. Пусть едет матери подсоблять.

  - Что же, сам поохотился? (Т. е. сам захотел)

  - Сам.

  - Молодец! Вот примечай, какая у нас другая лошадь. Встречаться-то будешь вот с этой тёткой – узнАешь?

  Я глянул на лошадь и на молодую бабу с подоткнутым подолом – срывальщицу и сказал:

  - УзнАю».

  - Срывальщица сбрасывает навоз с телеги на поле, - пояснил папа. – Мальчику будут здесь нагружать телегу. А он на ней отправится в поле. А на встречу ему с поля будет возвращаться пустая телега с этой тёткой. И тётку эту надо узнать. Мальчик Ермошка пересядет в телегу тётки и вернётся за навозом. А тётка повезёт навоз в поле. Понятно?

  - Понятно, - сказал один Серёжа.

  А Таня промолчала.

  «Мать ушла во двор, меня, как только сел, охватила дремота. Я силился бороться с нею, но глаза у меня слипались и ко сну тянуло, как камнем в воду. Я приткнулся в углу и заснул.

  - Вот так работник, уж спит! – раздался над моим ухом голос.

  Я открыл глаза – передо мной стоял дядя Никита. Он вывел со двора нарытый воз, и, остановившись, глядел на меня.

  - Ну, брат, поведём воз. Я тебе на первый раз покажу куда, а там уж один будешь.

  Мы повезли воз. Из каждого двора выезжали возы. Приезжие были нарядные, на некоторых лошадях красовалась хорошая сбруя, позвонки».

  - «Сбруя» и «позвонки» - это часть упряжи лошади, - пояснил папа.

  «Возы, скрипя, тянулись к одному концу деревни. У выезда собрался целый обоз. Дело делалось большое и важное, и, держа за повод лошадь, я с гордостью подумывал про себя, что и спица в этой колеснице.

  За деревней мы встретились со срывальщицей.

  Срывальщица взяла у нас лошадь с возом, мы сели в пустую телегу. Дядя Никита показал мне, как садится и как править лошадью.

  - Главное – не зевай. А как зазеваешься – либо колесом зацепишь, либо в тын (забор или плетень) угодишь.

  Совсем незаметно подошло время обеда. Перед обедом выпрягли лошадей и отвели их в стадо. Жена дяди Никиты, тётя Марфа, нарезала селёдок, натолкла луку, поставила на стол кисель, и все сели обедать. Мне редко приходилось есть так сладко, всё мне казалось таким вкусным.

  Большие после обеда легли отдыхать, а мне дядя Никита сказал:

  - Ну, а ты тоже на боковую, аль побегаешь? Поди пока в огород: там крыжовник есть, нарви себе да пройди в стадо, лошадей посмотри.

  Нарвавши полный карман зелёного крыжовника, который хрустел на зубах и вязал во рту, я побежал в стадо. Стадо было одно лошадиное. Коровы в это время были дома.

  Лошади ходили по густой и сочной траве. Было жарко. Кругом лошадей носились слепни, садились на них, лошади отмахивались от них хвостами. Ребята, которые стерегли лошадей, сидели в кучке поодаль и что-то разговаривали. Я решил подойти к ним и примкнуть к кучке; но только я подошёл, один мальчик спросил меня:

  - Мальчик, ты чей? У кого подводишь?

  - У дяди Никиты.

  - Под телегу не попал ещё?

  - Ни разу.

  - Молодец! Вот тебе за это.

  Мальчик ударил меня по спине, другие ребятишки захохотали. Мне стало обидно, и я хотел дать ему сдачи, но мальчик был большой, мне с ним не справиться бы, и я ему спустил. Другой мальчик – чёрненький, в кумачовой красной рубашке и белом картузе (кепке) – сказал:

  - Ну, за что ты его? Не тронь! Он умный… Дай-ка мне картуз. – И он, не дожидаясь, стащил с моей головы картуз и спросил: - Он слушает тебя?

  - Нет, - сказал я, не понимая, к чему он это спрашивает.

  - Нет, так зачем же ты такой носишь? Дай-ка я его закину.

  И он размахнулся, собираясь закинуть картуз. Я понял, что попал впросак, и захотел поправиться.

  - Слушается! – поспешил крикнуть я.

  - Коли слушается, то позови его: он к тебе сам придёт.

  Мальчик далеко кинул мой картуз, я побежал за ним.

  Но вот опять заскрипели возы, загремели порожние телеги.

  Я водил то одну, то другую лошадь и чувствовал, что у меня сильно жгло подошвы от ходьбы по жёсткой земле, а от вожжей драло ладони.

  Кончился день. Нашей лошади поставили корзину травы, а нас посадили ужинать. Опять ели лук, селёдку, кашу с постным маслом. Ели, как и в обед, с большим удовольствием. Дядя Никита, должно быть шутя, проговорил:

  - Ты не езди домой-то, ночуй здесь, а завтра ещё у кого поводишь.

  - Он завтра опять приедет, - ответила за меня мать.

  Мы сели в телегу и поехали.

  Уж смеркалось. Мне делалось тяжелее и тяжелее. Уж трудно становилось сидеть, хотелось к чему-нибудь привалиться, но телега была жёсткая. Я поневоле сидел, и предо мною начал проноситься весь сегодняшний день – всё, что я видел, что слышал. Потом я привалился к матери и закрыл глаза, но, закрывши глаза, я всё равно видел возы с навозом и порожние телеги. Вон мальчик настёгивает лошадь, и лошадь скачет быстро и где-то скрывается… Вот дядя Никита; он держит на плече вилы, на вилах – мой картуз, а в картузе лук, да зелёный-зелёный. Кругом кто-то насыпал крыжовнику, по нём ходят, и он хрустит… А вот рукомойник, в нём плавает селёдка, брюхо у неё разрезано, но она живая, она шевелит жабрами и пьёт воду».

  - Он, что заболел? – вдруг спросила Таня.

  - А я думал, что ты уже спишь, - сказал папа. – Слушай дальше – узнаешь.

  «Кто же это её пустил? Завтра надо будет пустить её в речку; пойду купаться и пущу.

  Что мне представлялось ещё, я уже не помню. После мать говорила, что она замертво стащила меня с телеги и унесла на постель. Я проспал до полудня, но и со сном не прошла моя усталость».

  - А вам до полудня спать не придётся, - сказал папа. – Поэтому все вопросы – завтра. А сейчас – спокойной ночи.

  Ребята!

1. Как вы думаете, почему мальчик Ермошка захотел поехать вместе с мамой?  Найдите объяснение в тексте рассказа.

2. На кого из героев из героев стихов или рассказов о детях похож Ермошка?

3. Что умел делать Ермошка в свои девять лет?

4. Что умеете делать вы? Как вы помогаете взрослым?

5. Почему мама взяла с собой Ермошку?

6. Что вам показалось странным в рассказе? Что есть в рассказе, а в нашей   жизни уже нет?