Дети города: День двадцатый

Это было великолепно! Масленица – в городе!

«Масленица! Масленица!

По России катится!

Широкая, разгульная

По-российски буйная!»

- кричали ряженые, и их призыв разносился по всему парку с оплавленным снегом, с пестрО и цветнО одетым народом, с лотками, лентами и коробейниками.

«Блины да бараночки!

Леденцы да саночки!

Пряников да конфет –

На весь белый свет!»

  Вся семья двигалась вместе с потоком людей; останавливалась, угощалась, слушала и двигалась дальше вместе с толпой.

«Детская радость: карамель-леденцы!

Купите детям, мамы и отцы!»

«Пряники, печенье –

От печалей и огорчений!»

«Карандаши заграничные

И русские приличные!

Покупайте!»

  И – покупали! Даже если не надо было. Попробуй, не купи:

«Мамаша! Купите для своего малыша!

Что ж вы уходите, не купив ни шиша?!

Праздник ведь!» - застыдят.

  Было и катание на лошадях и выступление артистов, и сжигание чучела Масленицы. И – много музыки, смеха, света и добра.

  Папа по ходу праздника много рассказывал и объяснял. Когда вернулись домой, Таня сказала:

  - Хорошо жить в городе!

  - В деревне такие же праздники, - возразил Серёжа.

  - Всё равно, - стояла на своём Таня. – Там нужно не только праздновать, но и работать.

  - А в городе, что люди не работают?

  - Я не о людях, я – о детях, - сказала Таня.

  - А-а-а – протянул Серёжа, не зная как возразить. – Пап, а что: городские дети не работали? Зимой, например, или летом.

  - Работали, у кого была работа. Дети бедняков работали. А богатые – нет.

  - А кто жил в городе?

  - Подумайте сами. Ну, называйте!

  - Учителя, - сказала Таня.

  - Дворяне, - добавил Серёжа.

  - Цари…

  Серёжа рассмеялся:

  - Царь – один. И жил в столице, – и добавил, - купцы в городах жили.

  - Всё?

  - Нет. Ну, эти… - Таня искала слово, - кто дворянам прислуживал, как их…

  - Дворовые люди. Дворня. – Подсказал папа. – Это – те же крестьяне, только взятые из деревни для обслуживания хозяев. Ну, и кроме названных вами людей, в городе жили крупные и мелкие чиновники, торговцы, ремесленники, рабочие фабрик и заводов, извозчики, духовенство.

  - А ещё – инженеры, - вспомнил Серёжа.

  - Верно. В России XIX века существовали сословия. Кто это? Это – определённые группы или слои общества, которые имели наследственные права и наследственные обязанности. Обращаю ваше внимание на слово «наследственные». Наследственные, значит, передаваемые по наследству: от отца – сыну, от сына – его детям. Дворяне, духовенство, купцы, мещане… Обязанность дворян была – служение царю, несение военной службы. И эта обязанность передавалась по наследству. Напомню вам, что дворяне не платили никаких налогов. И духовенство не платило. А вот крупные купцы платили пошлины – те же самые налоги. Платили налоги  и мещане. В России не было сословия   мелких торговцев, ремесленников, извозчиков. Все они входили в сословие мещан и, как  крестьяне, были податнЫм населением: населением, платившим пОдати, налоги. Работать и платить налоги – было наследственной обязанностью податнОго населения: мещан и крестьян.

  - А чиновники платили налоги?

  - Нет. Ни крупные, ни мелкие чиновники не платили.

  - А извозчики?

  - Да. Они же из мещанского, податнОго сословия. Итак: городские дети – чьи дети?

  - Дворян, купцов…

  - …торговцев, ремесленников, и это…

  - И..

  - …извозчиков…

  - И крестьян! - выпалила Таня.

  - И рабочих, - подсказал папа. – Ведь фабрик и заводов было много. И были ещё – разночинцы. Это – мелкие чиновники и люди свободных профессий: художники, музыканты, писатели, артисты. А сейчас мы с вами посмотрим: кто учился в городской школе.

  Папа взял с полки уже знакомую книгу Аксакова «Избранные сочинения» и нашёл нужную страницу.

  - Слушайте.

  «Я и теперь не могу понять, какие причины заставили мою мать послать меня один раз в народное училище вместе с Андрюшей. Вероятно, это был чей-то совет, а скорее всего М. Д. Княжевича, но, кажется, его дети в училище не ходили. Как бы то ни было, только в один очень памятный для меня день отвезли нас с Андрюшей в санях, под надзором Евсеича, в народное училище, находившееся в другом краю города и помещавшееся в небольшом деревянном домишке. Евсеич отдал нас с рук на руки Матвею Васильевичу, который взял меня за руку и ввёл в большую неопрятную комнату, из которой нёсся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, - комнату всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом стояла, утверждённая на каких-то подставках, большая чёрная четвероугольная доска; у доски стоял мальчик с обвостренным мелом в одной руке и с грязной тряпицей в другой. Половина скамеек была занята мальчиками разных возрастов; перед ними лежали на столах тетрадки, книжки и Аспидные доски…»

  - Аспидная доска – доска из чёрного минерала, на которой пишут грифелем, - пояснил папа.

  «Ученики были пребольшие, превысокие и очень маленькие, многие в одних рубашках, а многие одетые, как нищие. Матвей Васильевич подвёл меня к первому столу, велел ученикам потесниться и посадил с края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от чёрной доски; всё это было для меня совершенно новым зрелищем, на которое я смотрел с жадным любопытством. При входе в класс Андрюша пропал. Вдруг Матвей Васильевич заговорил таким сердитым голосом какого у него никогда не бывало, и с каким-то напевом: «Не знаешь? На колени!» - и мальчик, стоявший у доски, очень спокойно положил на стол мел и грязную тряпицу и стол на колени позади доски, где уже стояло трое мальчиков, которых я сначала не заметил и которые были очень веселы; когда учитель оборачивался к ним спиной, они начинали возиться и драться. Класс был арифметический. Учитель продолжал громко вызывать учеников по списку, одного за другим; это была в то же время перекличка: оказалось, что половины учеников не было в классе. Матвей Васильевич отмечал в списке, кого нет, приговаривая иногда: «В третий раз нет, в четвёртыё – так, рОзги!» Я оцепенел от страха. Вызываемые мальчики подходили к доске и должны были писать мелом требуемые цифры и считать их как-то от правой руки к левой, повторяя: «единицы, десятки, сотни». При этом счёте многие сбивались, хотя я давно уже выучился самоучкой писать  цифры. Некоторые ученики оказались знающими: учитель хвалил их; но и сами похвалы сопровождались бранными словами, по большей части неизвестными мне. Иногда бранное слово возбуждало общий смех, который вдруг вырывался и вдруг утихал. Перекликав всех по списку и испытав в степени знания, Матвей Васильевич задал урок на следующий раз: дело шло тоже о цифрах, об их местах и о значении нуля. Я ничего не понял сколько потому, что сидел, как говорится, ни жив ни мёртв, поражённый всем, мною увиденным. Задав урок, Матвей Ильич позвал сторожей, пришли трое, вооружённые пучками прутьев, и принялись сечь мальчиков, стоящих на коленях. При самом начале этого страшного и отвратительного для меня зрелища я зажмурился и заткнул пальцами уши. Первым моим движением было убежать, но я дрожал всем телом и не смел пошевелиться. Когда утихли крики и зверские восклицания учителя, долетавшие до моего слуха, несмотря на заткнутые уши, я открыл глаза и увидел живую и шумную около меня суматоху; забирая свои вещи, все мальчики выбегали из класса и вместе с ними наказанные, так же весёлые и резвые, как и другие».

  Папа закрыл книгу.

  - Вопрос, друзья: чьи дети учились в описанной школе?

  - Не дворяне, - хитро ответила Таня.

  - Это, пожалуй, точно.

  - Дети мещан и рабочих, - сказал Серёжа.

  - И этот ответ принимается. В такой народной школе могли учиться только дети бедных сословий, живущих в городе: дети мелких торговцев, коробейников, разносчиков чая, пирожков, дети рабочих, извозчиков, дворовых людей, сторожей, кухарок, шОрников, скорнякОв, кузнецов, бОндарей, гончаров - то есть всех ремесленников.

  - А кто такие коробейники?

  - Таня, ты видела их сегодня на празднике.

  Таня задумалась.

  - Ну, те, которые ходили с ящичками на шее и продавали ленты, иголки, карандаши… Вспомнила? – подсказал Серёжа.

  - Поняла я, поняла!

  - Только это были не коробейники, а артисты, изображающие коробейников, - пояснил папа.

  - А шОрники и скорнякИ? – спросил Серёжа. – Я забыл.

  - Шорники – мастера по выделке ремённой Упряжи, в основном для лошадей; могли и другие изделия делать из кожи. А скорнякИ – мастера

 

 

выделки меховых изделий: из шкур зайца, белки, лисы… В Древней Руси вся пушнина называлась: скОра. От этого слова и произошло слово скорнЯк.

  - А вот ещё: бОндарь… Он что делал? Играл?

  - Почему: играл, Серёжа?

  - Да слышал я… Это… бондара, или как-то…

  - БандУра – музыкальный инструмент. На нём играет бандурИст. А бОндарь делает бочки. Бочки, кадушки разные, кадки.

  - А народная школа – это зЕмская школа? – спросил Серёжа.

  - Ты что? – поправила его Таня. – Земская школа – у крестьян!

  - Нет, почему же! – возразил папа. – Земские школы были и в городах и даже в столице. Народна школа и есть зЕмская. Ответьте- кА мне, друзья, вот на какой вопрос: все ли дети мещан, ремесленников и рабочих учились в школе, о которой пишет Аксаков?

  - Нет, - сказала Таня.

  - Все, - сказал Серёжа.

  - Почему «нет», Таня?

  - Ну, потому что она маленькая: все не поместятся.

  - А что, верно ведь. Не все могли, потому что и школ было мало, и одежды не хватало, да и семье нужно было добывать пропитание, чем только можно. Вот дети понемногу и подрабатывали. Даже если они и ничего не зарабатывали, то кормились там, где работали. Чаще всего дети обучались ремеслу своих родителей. Раз мама нас не завёт обедать, то я успею вам прочитать начало истории одного мальчика. Если вам будет интересно, то до конца прочтёте сами.

  Папа взял с полки очередную книгу.

  - Это повесть Ивана Дмитриевича Василенко Волшебная шкатулка. Я прочту вам главу, которая называется «Герцог Букингэмский». Герцог – титул высшего дворянства в Европе. Слушаем?

  - Да!

   «Мой отец был лудИльщиком».

  -  Вот ещё одна профессия, ещё одно ремесло. ЛудИльщик латал дыры в прохудившихся металлических тазах, кастрюлях. Операция эта называлась лужЕнием. ЛудИльщик лудИл металлическую посуду.

  «Мой отец был лудильщик. После своей смерти он оставил паяльник, палочку олова, бутылку соляной кислоты и пачку железных листов. В то время мне было девять лет и я только что перешёл во второе отделение приходской школы».

 

 

 

  - Помните, воспоминания учителя земской школы? У него классы назывались: младшее, среднее и старшее отделение. А в этой приходской школе, в городе – первое, второе…

  «Но учиться мне не пришлось. Когда последний лист железа был продан, мать приладила себе на спину большой мешок, а мне поменьше, и мы стали тряпИчниками.

  Мы заходили во дворы и рылись в мусорных ящиках, ходили на свалку.

  Сначала это занятие меня даже увлекало, вроде охоты. Я всё ждал, что вдруг случайно попадётся какая-нибудь ценная вещь: золотые часы или кожаный бумажник, туго набитый трёхрублёвками. Наша знакомая тряпичница Феклуша уверяла, что однажды в мусорной яме нашла чулок с зашитыми в нём золотыми десятирублёвками. Но нам попадались только рваные галоши, кости, тряпки, старые подковы и пузырьки, сохранившие ещё запах лекарств.

  Наступила осень. Подвал, в котором мы жили, стало затоплять водой. Тогда мать пошла к знакомой трактирщице и заплакала. Трактирщица наняла её за четыре рубля в месяц на хозяйских харчах».

  - То есть: трактирщица платила матери четыре рубля в месяц и каждый день кормила.

  «Трактир стоял посреди большой базарной площади. На ней ютилось множество лотков, закоптелых сапожных будок, бакалейных, скобяных, семенных и фруктовых лавок».

  - Кто работал в этих лотках на площади? – спросил папа у детей.

  - Лавочники… сапожники..

  - Ремесленники.

  - А одним словом? Ну!

  Ребята молчали.

  - Ме… - подсказал папа.

  - Мелкие торговцы! – выпалил Серёжа.

  - Мелкие торговцы, ремесленники к какому сословию относились?

  - А-а! Мещане! – понял Серёжа.

  - Молодцы! – похвалил обоих детей папа.

  «Запах ромашки, чабрецА и мятных пряников смешивался с запахом керосина и дёгтя».

  - Дёготь – это смазка для тележных колёс, а чабрЕц – лечебная трава.

  «В те времена рестораны делились по разрядам: чем выше был разряд, тем ниже было общественное положение его посетителей. Ресторан третьего разряда был таким заведением, куда даже иные парикмахеры или приказчики считали неприличным для себя заходить».

  - Пап, а приказчик это тот, кто приказывает? – остановила отца Таня.

  - Да. Тот, кто приказывает другим служащим у купца или лавочника. Его первый помощник. Давайте сделаем так, как не однажды с вами делали.                    Я читаю не останавливаясь, а вы задаёте вопросы после окончания чтения.

  «Что касается нашего ресторана, то он стоял вне всяких разрядов. Хотя на его вывеске и было написано: «Трактир М. Сивоплясовой», но хозяйка называла его «харчевней», а посетители – просто «обжоркой». Помещалось это заведение в кирпичном здании казарменного вида, окрашенном в грязно-бурый цвет. За четыре копейки здесь подавали миску борща, сваренного на говяжьей требухе, а ещё за четыре – самую требуху. Никаких других блюд здесь не готовили, да никто и не требовал их: посетители наши стояли на такой ступени общественной лестницы, что очутиться ниже вряд ли было возможно.

  Среди них-то я и провёл два года своего детства.

  Я мыл на кухне посуду, подметал пол, таская с базара овощи и говяжью печёнку, подавал посетителям борщ и выслушивал от хозяйки попрёки в дармоедстве.

 Мне шёл десятый год, и мне тоже хотелось играть в бабки, бегать с босоногими мальчишками наперегонки и запускать бумажный змей с трещёткой… Но куда там!  Только бывало соберёшься с Артёмкой, сыном сапожника, пойти к морю понырять или половить бычков, как хозяйка уже окликает меня:

  - Чтой-то в сон клонит. Ну-ка, сядь за стойку, а я пойду, малость вздремну. Да смотри не отлучайся, то штаны спущу!

  Однажды, когда я сидел за стойкой, в трактир вошёл человек, которого я раньше у нас никогда не видел. Он скнул руку за верёвку, служившую ему поясом, отставил вперёд ногу в рваном лаковом ботинке и прищёлкнул языком:

  - Ну и апартамент! А зАпах, зАпах! Настоящая амбрОзия!

  Пошатываясь, он подошёл к столу, сел и вытянул вперёд ноги.

  - Сэр! – крикнул он в мою сторону.

  Я подошёл.

  Прядь бледно-жёлтых и, вероятно, очень мягких волос свесилась на его вспотевший лоб; в голубых глазах, таких ясных и чистых, что их не смог замутить даже хмель, прыгали искорки смеха.

  - Вы герцог?

  - Нет, - ответил я.

  - Граф?

  - Нет.

  - Может быть вы барОн?

 

  - Сам ты барОн! – огрызнулся я.

  Но он так весело засмеялся, что невольно стал смеяться и я.

  - Бефстроганы есть? Нет? Антрекот? Тоже нет? Жаль. Придётся кушать перепёлку!

  - Да у нас только борщ и печёнка.

  - Что-о? Борщ и печёнка? Разве ты не знаешь, что это мои любимые блюда?

  Первый раз в жизни я подавал с удовольствием.

  Человек ел, шутил и расспрашивал. А когда узнал, что я сын трактирной кухарки, стал называть меня пЭром.

  Наевшись, он сказал:

  - Ну-с, пэр, побеседовал бы я с вами ещё, но должен спешить на экстренное заседание в палату лОрдов. СкАжите достопочтенной владелице сих апартаментов, что из боязни ограбления я с собой денег не ношу. Вместо денег передайте мой вЕксель и объясните, что она может учесть его в любом банке.

  Огрызком карандаша он написал на клочке обёрточной бумаги несколько слов, дружески пожал мне руку и вышел.

  Когда хозяйка выспалась, я вместе с медяками вручил ей и клочок обёрточной бумаги.

  - Что это? – спросила она.

  - ВЕксель.

  - Да ты в уме? Разве такие векселЯ бывают?

  - Бывают, - уверенно ответил я и рассказал о недавнем посещении.

  - А ну читай.

  Я прочёл:

  - По сему векселю обязуюсь уплатить графине Сивоплясовой восемь копеек, когда войду во владение наследственным замком. Герцог Букингэмский».

  Среди наших посетителей было не редкостью встретить опустившихся военных чиновников и даже помещиков. Я привык к этому и ни на минуту не усомнился в герцогском происхождении голубоглазого весельчака. Но хозяйка посмотрела на дело иначе. Она взяла веник, которым я подметал пол, и начала меня бить им, приговаривая:

  - Не принимай векселей от бродяг! Не принимай векселей, собачья шкура!..

  Я вырвался из её рук и с плачем выбежал на улицу».

  - Вот и всё учение у мальчика. Нужно было зарабатывать на жизнь, на существование.

  - Пап, ты сказал, что вопросы потом.

  - Задавай?

 

 

  - Какую еду давали в «обжорке»? Посмотри: это в самом начале, - спросил Серёжа.

  - Я помню: борщ и требухА. А что?

  - А что это такое?

  - Что «это»?

  - Ну, требухА?

  - Внутренности животного. В данном случае – говяжья требухА, то есть коровья.

  - А каких быков ловили ребята в море?

  Папа с недоумением посмотрел на Таню:

  - Быков? А! Понятно: бычки. Рыба такая.

  - А ещё: когда пришёл герцог, то говорил непонятно.

  - Обед готов! – послышался голос мамы.

  - Одну минуту!

  Папа нашёл нужный текст.

  - «Аппартаменты» - это большое роскошное помещение. А «обжорка» представляла собой прямо противоположную картину. Герцог шутил, называя «бжорку» апартаментами. «Амброзия». В древней Греции – пища богов. Так…  И «атрекот» и «бефстроганы» - блюда из мяса. «Пэр», «лорд» - высшие дворянские титулы в Англии. Так, что ещё… А – «экстренное» - значит, срочное. Экстренное заседание. И – «вексель». Это письменное обязательство об уплате долга.

  Мама стояла в дверях комнаты и ждала, когда закончит папа.

  - Пэры и лорды! Экстренно – к столу! Стынет амброзия. Антрекотов и бефстроганов нет, но есть кое-что не менее вкусное. Мойте руки.

 

 

  Ребята! Ответьте, пожалуйста, на вопросы: трудно ли было жить в городе раньше? плохо или хорошо? Сравните их жизнь со своею.

  1. Какие сословия проживали в городе?

  2. Кто такие мещане?

  3. Кто такие разночинцы?

  4. Чем занимались дети мещан?

  5. Как вы думаете: почему дети в народной школе после наказания были

      веселы, а не грустны?

  Если вы хотите узнать дальнейшую судьбу мальчика из повести И. Д. Василенко «Волшебная шкатулка», возьмите её в библиотеке и прочтите до конца.

 

 

  А пока вы не взяли эту книжку, то прочтите отрывок из рассказа «За малым дело» уже знакомого вам писателя Г. И. Успенского. В доме одного из уездных интеллигентов-разночинцев Фёдора Петровича по вечерам  собираются такие же разночинцы, как и он сам: беседуют, общаются, рассказывают истории. Вот одну из таких историй и рассказывает Фёдор Петрович.

 

 

  …Сестра моя с давних пор живёт замужем в одном уездном городке под Москвой. Иногда намучившись на службе, я ездил к ней отдохнуть, отдышаться, побыть в тёплой семейной среде после холостой, одинокой квартиры.

…Вот каким-то родом заехал я к ней лет двадцать тому назад. Пожил я у сестры, поел, попил, позевал вволю, наслушался всякой всячины, - наконец, надо и назад ехать. Настал день отъезда; привели мне из пригородной слободки(1) извозчика. Вышел я с ним поговорить и тут же чрезвычайно им заинтересовался, сразу мне мелькнуло: «Талант!» Мальчишка лет пятнадцати, а красив, шельмЕц(2), боек, смел, даже дерзок. Стал я с ним торговаться. И что же? – на каждом слове дерзость, нахрап(3), без малейшей церемонии(4). И помИну(5) нет, чтобы снять шапку и дождаться, пока скажешь: «надень». Словом, ни тени рабского или униженного! Это-то меня и обрадовало и заинтересовало в нём, дерзость-то эта. Вот они новые-то времена! И какой прелестный, смелый крестьянский юноша!

  Ну, вы знаете, что в былые времена отъезд от родных был делом далеко не простым. Тогда можно было заставить ямщика(6) подождать целый деь, давши, конечно, ему на водку. Вот в таком роде пошли было мои проводы и на этот раз. Однако же вышло не так. Перевалило немного за двенадцать, слышу – прислуга говорит: «Извозчик спрашивает!» - «Пусть, отвечаю, подождёт!» Прошло ещё полчасика, прислуга опять является, говорит: «Извозчик бранится, сладу(7) нет!» Иду к нему и опять меня в нём восхищает эта дерзновенность.

  - Что же ты, - говорю, - братец, бунтуешь тут, не даёшь мне как следует проститься?

  И что же? Даже этих слов не успел я проговорить, как мальчонка, не слушая меня, сам стал читать мне нравоучение, да с каким голосом, да с какими жестами!

  - Вам господам, - говорит, - время завсегда дорого, а нашему брату, мужику, нет? Извольте поторапливаться или пожалуйте деньги, и я уеду. Без вторых денег ждать не буду, а эти взыщу!

 

  Ну, можете себе представить, что это было за великолепие! Обругал я его, конечно, но что прикажете делать? Покорился я ему! Пришлось дать прибавку. И, наконец, кой-как я собрался, простился и поехал.

  Заинтересовало меня – почему он всё оглядывается по сторонам: не то боится, не то желает встретить кого-то?

  - Что ты вертишься, - говорю. – Что ты оглядываешься?

  - У всякого свои дела есть! – отвечает.

  И едва он так грубо оборвал меня дерзким словом, гляжу, он как будто в испуге, круто и сразу свернул с большой дороги и погнал лошадей по каким-то переулкам и закоулкам.

  - Зачем ты с дороги свернул? – говорю. Чем тебе там не дорога? Ведь всё-таки на ту же большую дорогу выедешь?

  - Доставить к месту – мы тебя доставим, - отвечает, - а разговоров твоих нам не требуется. Хоть бы я тебя по крышам вёз, так и то тебе не о чем болтать попусту!

  - Ах ты, - говорю, - каналья(8) этакая! Какое же ты имеешь право так мне отвечать?

  - А у тебя, - говорит, - какие такие есть права?

  Но не успел я как должно осердиться, - как мальчишка, гнавший лошадей, что есть мОчи, вдруг поднялся в телеге и, махая вожжами , обратился ко мне, весь бледный, взволнованный и чем-то чрезвычайно поражённый.

  - Не давай ему! Не давай! – кричал он, обращаясь ко мне. – Ишь, притаился, старый хрен!.. догонять хочет. Не давай ему, барин! А то отыму из рук! Не догонит!..

  - Кому не давать? Что ты болтаешь? – так же закричал я мальчишке.

  Отцу! Родителю не давай! Ишь насторожился! Притаился, чтобы броситься догонять! Не давай!

  От плетня отделился полупьяный и мозглЯвый(9) человек, и когда мы поровнялись с ним, он ухватился за задок телеги обеими руками так, что я уже закричал, чтоб мальчишка не смел гнать, даже схватил его за шиворот и осадил. Но лошади всё-таки бежали. А мозглЯвый человек, шлёпая сзади телеги и задыхаясь, еле хрипел:

  Руб… хошь… чёрт!

  - Не давай, барин! – неистово кричал мальчишка. – Пропьёт! Матери отдай! Она будет тут сейчас!..

  - Прокляну! Егорка! Прокляну! – едва дыша, хрипел старик.

  - Стой! – сказал я. – Стой, наконец! Я свои ему дам. Что это такое ты делаешь с отцом? – И, не доверяя мальчишке, сам схватился за вожжи и остановил телегу.

 

  - Кровопивец, змей! – хрипел отец, пока я рылся в кармане, доставая кошелёк. – Отца родного, мошенник, не жалеешь!

  - Ты-то нас не жалеешь, а тебя-то нам за что жалеть? – не меньше раздражённый, чем отец, криком отвечал ему мальчишка.

  - Разбойник! – хрипел отец, потрясая кулаком. – Кровопивец! Я тебя… постой! Поговоришь ты у меня… Попадись только!

  Рублёвая бумажка, которую я протянул старику, заставила его прекратить эту брань. Но едва он успел снять шапку, как мальчишка уже стегнул лошадей и мы помчались опять.

  - Как же это ты с отцом-то поступаешь? – сказал я мальчишке с укоризной. – А?

  - Не безобразничай!

  - Но ведь всё-таки, - говорю, - он ведь отец тебе?

  - Отец, - а безобразничать не дозволим. Мы и так все, вся семья из-за него почитай что раздеты, разуты, а гоняем день и ночь, скоро скотина без ног останется.  Как же он может наши трудовые деньги пропивать?  Вот и получи!

  - Кто это ему глаз-то разбил?

  - Да он сам разбил-то! Мы только всем семейством связали его…

  - Это отца-то? Всей семьёй?

  - А чего ж? Почитай(10) бога. Держи себя аккуратно!

  - Ну, - говорю, - брат, кажется, что вы поступаете вполне бессовестно! Как же так не уладить с отцом как-нибудь по-другому? Что же это такое? Ведь он отец!..

  …Он слушал меня чрезвычайно внимательно, ехал тихо, и вдруг я услыхал, что он плачет, просто «рЕвнем ревёт», как говорят о таких слезах.

  - Что это ты, - спрашиваю. – Что стобой?

  - Ты думаешь мне сладко эдак-то делать? Нешто бы я посмел, ежели бы всех не жалел? Погляди-кось, какое  семейство-то, всем пить-есть надо… Маменька и совсем, того гляди, исчахнет; а он сам её ещё бьёт. У меня вся душа изныла от тоски… Жаль мне и братьев и сестёр…       А иной раз совсем осатанеешь… ¹¹ Знаю я грех-то мой! Отдай деньги-то маменьке! – всхлипывая прошептал он и остановил лошадей.

Около разоренного большого двора с развалившимися воротами стояла сгорбленная старушка. Отдав ей деньги, мы поехали своей дорогой, и мальчишка продолжал тосковать.

- Умеешь грамоте-то?

- Ничего не умею… Один острожный ¹² сидел за подделку чего-то в остроге; когда выпустили, пожил у нас. Ну, поучил меня по словечку… Я было и понимать стал, да острожный-то ушёл, и я стал забывать. Хороший человек был острожный-то! добрый!

- А хочешь учиться-то?

- Я страсть какой охотник до учения!

- Так чего же ты в какую-нибудь школу не ходишь?

- Да нешто¹³ при нашем деле можно? Теперь вот доставлю вас на станцию, - лошадей надо покормить. Приедем по ночи. Потом в оборОтку¹⁴  конец сделал, а домой приехал – опять заказ готов, - опять гнать. Да ежели бы и свободное время вышло, так и то не на ученье оно, - какая жизнь-то у нас идёт! Глаза бы не глядели. Только что маменьку жалко покинуть…

Я сказал ему:

- Знаешь, где живёт моя сестра? Откуда мы ехали?

- Как не знать.

- Ну, так через месяц заходи к ней, - я пришлю тебе книг, ты учись.  Денег она тебе тоже даст немного, - учись, если возможно, - а потом как-нибудь справимся…

- Да кабы родитель помер. Так у нас бы был порядок… А то нешто можно!

- Ну, уж смерти родителя ты не дожидайся… Это будет, как угодно Богу!

- Само собой… Ишь он пьёт-пьёт, все не напьётся…

- Ну, уж это делать нечего. Надо терпеть. Ты, вместо того, чтобы вот смерти ждать родителя, да синяки ему ставить, ушёл бы на чердак или куда-нибудь… и учись…

Задумался мальчишка… Долго думал, потом весело тряхнул волосами и весело произнёс:

- Кабы грамоте-то научиться, пуще всего в писаря, ежели… Выгодное дело…

- Ну, уж этого я,  друг любезный, не ожидал от тебя… Ты знаешь, отчего писарь-то богат?

- Известно знаю, - доход.

- А справедливо это простой бедный народ-то обманывать? А ты ещё о справедливости-то толковал!

 

                                           

 

                                        Пояснения

 

1 – слободА – посёлок возле города, пригород.

2 – шельмЕц – мошенник, плут, но рассказчик называет это слово не

                 с   отрицательным оттенком, а с восхищением.

3 – нахрап – наглость, вызов, дерзость.

4 – без церемоний – невежливо, развязно.

5 – «и помину нет» - не помнит этого, не делает этого.

6 – ямщик – извозчик.

7 – «сладу нет» - не успокоить никак, не договориться ладОм, не

      справиться, нет согласия.

8- канАлья – здесь в смысле: наглец.

9 – мозглЯвый – слабосильный, хилый.

10 – «почитай Бога» - чти Бога, уважай Бога; но никак не прочитай

11 – осатанеешь – озвереешь, станешь яростно-злым. Происходит от

         слова «сатана»: дьявол, чёрт. Станешь злым, как чёрт.

12 – острОжный – сидящий в остроге, в тюрьме, арестант.

13 – нЕшто – неужели, возможно ли.

14 – в оборОтку – в обратную сторону.

 

Ребята, понравился ли вам мальчик-извозчик? Или нет? Почему?

Ведёт он себя дерзко и независимо, потому что свободен. С 1861 года в России отменено крепостное право. Крестьяне стали свободны от помещика, независимы.

Почему он работает в городе извозчиком? И до отмены крепостного права крестьяне уходили осенью, зимой на заработки в город. Некоторые отрывались от земли совсем и в деревню не возвращались. После 1861 года многие крестьяне подались, уехали на заработки в города: извозчиками, бондарями, плотниками, столярами.

А вот почему мальчик так относится к своему отцу, попробуйте ответить сами. Найдите подтверждение вашему ответу в тексте.

 

 

 

                                     И. Шмелёв

                                Мартовская капель

                                       (фрагмент)

 

Кап… Кап-кап… кап… кап-кап-кап…

Засыпая, всё слышу я, как шуршит по железке за окошком, постукивает сонно, мягко – это весеннее обещающее кап-кап… Это не скучный дождь, как зарядит, бывало, на неделю. Это весенняя мартовская капель. Она вызывает солнце. Теперь уж везде капель.

Под сосенкой – кап-кап…

Под ёлочкой – кап-кап…

Прилетели грачи – теперь уж пойдёт, пойдёт.

Скоро и водопОлье хлынет, рыбу будут ловить намётками – пескариков, налимов, - принесут целое ведро. Нынче снега большие, все говорят: возьмётся дружно поплывёт всё Замоскворечье! Значит, зальёт и водокачку, и бани станут… будем на плотиках кататься.

В тревожно-радостном полусне я слышу это всё торопящееся кап-кап… Радостное за ним стучится, что непременно будет, и оно-то мешает спать.

…Кап-кап… кап-кап-кап…кап-кап…

Уже тараторит по железке, попрыгивает-пляшет, как крупный дождь.

Я просыпаюсь под это таратанье, и первая моя мысль: взялась! Конечно, весна взялась. Протираю глаза спросонок, и меня ослепляет светом. Полог с моей же кровати сняли, когда я спал, - в доме большая стирка, великопостная, - окна без занавесок, и такой день чудесный, такой весёлый, словно и нет поста. Да какой уж теперь и пост, если пришла весна. Вон как капель играет… - тра-та-та-та! А сегодня пойдём с Горкиным за Москву-реку, в самый «город», на грибной рынок, где – все говорят – как праздник.

Защурив глаза, я вижу, как в комнату льётся солнце. Широкая золотая полоса, похожая на новенькую доску, косо влезает в комнату, и в ней суетятся золотинки. По таким полосам, от Бога, спускаются с неба ангелы, - я знаю по картинкам. Если бы к нам спустился!

На крашеном полу и на лежанке лежат золотые окна, совсем косые и узкие, и черные на них крестики скосились. И до того прозрачных, что даже пузырьки-глазочки видны и пятнышки… и зайчики, голубой и красный! Но откуда же эти зайчики и почему так бьются? Да это совсем не зайчики, а как будто пасхальные яички, прозрачные, как дымок. Я смотрю на окно – шары! Это мои шары гуляют, вьются за форточкой, другой уже день гуляют; я их выпустил погулять на воле, чтобы жили дольше. Но они уже кончились, повисли и мотаются на ветру, на солнце, и солнце их делает живыми. И так чудесно! Это они играют на лежанке, как зайчики, - ну совсем как пасхальные яички, только очень большие и живые, чудесные. Воздушные яички, - я таких никогда не видел. Они напоминают Пасху. Будто он спустились с неба, как ангелы.

… Графин на лежанке светится разноцветными огнями. А милые обои… Прыгают журавли и лисы, уже весёлые, потому что весны дождались, - это какие подружились, даже покумились у кого-то на родиИнах, - самые весёлые обои. И пушечка моя как золотая… и сыплются золотые капли с крыши, сыплются часто-часто, вьются, как золотые нитки. Весна, весна!