4
Как и в свои прошлые приезды, Павлик встретился с одноклассниками в доме Виктора Подкидышева. Дом кирпичный, большой, добротный. От ворот до крыльца – виноградная аллея. Вот здесь, под виноградом и накрыли столы. Сегодня всё есть в магазинах, поэтому в застолье дефицитом не похвастаешь. А потому виски и текила компенсируют это упущение.
- Шо вы тут со своей текилой хилой – я вот наливочку принесла, - выставила трёхлитровую банку Раиса Булурьян.
- Взятки берёшь? – спрашивает Лёня Шумский. – Не сама же делала!
- Сама!
Раиса – главный профсоюзник агропромышленного комплекса города, а поэтому взятки (подарки то бишь!) возможны.
Гена Муратов, вечный санчо панса Шумского, выставил сало и малосольные огурцы.
- Гена, ты что: вискаря будешь огурцами закусывать?
- А чё?
Жён и мужей не брали с собой, только Витьке Подкидышу разрешалось: он на однокласснице женат.
Ну, и покатилось, как всегда: за встречу, за Павлика, за дам и так далее, почти по протоколу.
- Ты почему не был на 25-летие первого выпуска? – спросила Павлика Лиля Таранченко.
Их школа была построена к 100-летию со дня рождения Ленина. Павлик пошёл туда в первый класс, и их выпуск был первым.
- Так не рядом ведь живу.
- А Горенко была, - со значением сказала Раиса. - О тебе спрашивала.
Павлик промолчал. Уже лет пять не виделись. А телефона – нет. Да и что звонить? Отболело, пожалуй.
- А сначала я ему нравилась! – выдаёт шумная Раиса. – Обхватит сзади руками и – за титьки.
- Когда это было? – недоумевает Павлик.
- В шестом классе!
- А они у тебя были-то в шестом? – смеётся Шумский.
- А то ты не помнишь, - говорит Раиса
- Две пуговицы, как на бушлате. Тоже мне грудь!
- Не скажи! – встревает Генка Муратов.
- И ты там побывал? – удивляется Лёня.
- Значит, не зря тропу протоптали, - говорит Раиса Булурьян. – А ты – пуговки!
И в это время пришла Таня. Как и прежде – на удивление неожиданно.
«Господи! Какая же она красивая! – подумал Павлик. – Ничего с ней не делается. Она даже лучше стала, чем была!» Татьяна Павловна Горенко, роскошная блондинка с вьющимися волосами, с большими фиалковыми глазами, была обворожительна. Впалые щёки, полные сочные губы, налитое - в округлостях и треугольниках – тело усиливали это впечатление. И – никаких брюк!
- Ты, Горенко, в своём репертуаре: неожиданна, как диверсант!
- А вы – отъявленные сектанты! Хоть кто бы позвонил!
- А как узнала?
- Нострадамус подсказал.
Их посадили рядом. Лучше бы – напротив: тогда Павлик мог бы видеть Таню. А то вот разворачиваться к ней как-то неловко.
- Ну! За Павла и за Павлову! - по-дурацки скаламбурил Генка. – То есть – за Павловну… Ну, за приезжих, общим!
- Гена! – сказал Шумский, - полжизни прошло, а ты всё такой же.
- Это уже неизлечимо, - подхватила Раиса.
И одноклассники начинают разговаривать громко, «не обращая» внимания не Павлика и Таню. А они сидят, молча, касаясь друг друга, как когда-то в школе. И от этих касаний мучительно и жарко, не по-взрослому.
- Как живёшь?
Павлик разворачивается и смотрит на Таню:
- Так же.
- Возьми вот визитку. Может, позвонишь.
Риэлтор Татьяна Павловна Горенко. Глава фирмы.
- Торгуешь? - непонятно злясь, спрашивает Павлик.
Таня улавливает подтекст:
- Нет. Зря ты так. Ведь «я другому отдана»…
- …и буду век ему верна.
- Похоже, что так. Раз за двадцать пять лет ничего не изменилось.
Гомон за столом разросся, усилился, но внутри у Большакова было пусто и гулко, как в пустом зале, предназначенном для торжеств. Павел Алексеевич! А что тебе мешало? Сын твой вырос, сам ты уже пять лет как вдов. Что?! Обида? Всё прошло? Что?
- Ау! Павлик, ты где? – ладонь Тани лежит на его руке.
- Я – там. Пока.
Павлик поднимается и все замолкают.
- Позвольте откланяться.
- Здравствуйте – приехали! Сразу же – уехали, - возмутилась Раиса. – Ради него собрались…Я его с детства грудью защищаю, а он…
- Большаков! Ты – большая редиска, - изрёк уже пьяный Гена Муратов.
- Мы сейчас на тебя всех собак спустим, - сказал Шумский. – Витя! Выпускай своего кавказца!
А Таня тихо повторила:
- Зря ты.
И он уехал.
И не звонил ни разу.
А визитка где-то лежит. Или – потерял?
«Вот и увидел я тебя. И услышал. Конечно, я не ожидал такой встречи. Пусть не симпатия и даже не расположение – пусть. Да пускай даже так бы произошло, как произошло. Но – «свидетели», твоё алиби в будущий отчёт для мужа! Зачем ты её привела, эту тётку?! Лишний раз доказать мужу свою верность? Я помню этого парня. Ему ничего доказывать не надо: ему, по-моему, всё равно.
Не обижайся. И мне не нужно было так явно доказывать, «что я другому отдана и буду век ему верна». Мне кажется, что ты боялась себя в этой встрече. Боялась не сдержаться и потому взяла с собой эту бабу, сгорающую от любопытства, как от любви. Тебе хотелось и защититься и отомстить; проявить твёрдость и расставить точки. Ведь ты могла пройти мимо: я не видел вас. Однако ты подошла. Как ты ликовала от моей растерянности, растравляла себя и злорадствовала.
- Ты чего здесь ждёшь?
Никакого приветствия, а прямо сразу так, будто мне и по улицам, где ты ходишь, нельзя ходить.
- Хотел тебя видеть.
- Зачем?
- Давно не видел.
- Ну, вот увидел. Что хотел сказать?
Ты ведь не по недогадливости держишь рядом с собой эту тётку, нет. Тебе важно, чтобы она видела твою победу и мой позор.
- Ты зачем её привела? Прощай.
Я повернулся и ушёл.
Разумеется, ты была права во всём, и необъятна эта твоя правота, так же как безмерна моя вина. И всё-таки, всё-таки. Мне нужна помощь. А помочь можешь только ты: помоги, любимая, прости…
Когда-то, на одном из вечеров на комбинате ты уже унижала меня. Происходило это в очередной наш разрыв. На моих глазах, прилюдно, ты танцевала и возилась с пьяным в дым Вовкой-рефрежираторщиком. Он материл и унижал тебя. Своим унижением ты хотела отбиться от моей непостоянной любви. А я любил. Только не понимал, что люблю. Я пришёл в тот вечер домой с душою, разбитой в кровь.
Боль сквозная, как пуля, - ты;
Страшно, жутко – в крови цветы.
От того и затменье звезды,
Что есть ты, но совсем – не ты.
Я боюсь за тебя, любовь,
Горе, радость моя и боль.
15 – 07 – 70г.»
