Дети города: День двадцать второй

И.С. Шмёлев

                                          Весенний ветер

                                            (отрывок из рассказа)

…Пятиклассник Федя сегодня совсем весенний: купленная для Пасхи лёгонькая фуражка с широкою, модною тульей¹ и с настоящим «гвардейским» кантом, весенняя шинелька, вынутая сегодня из сундука и пахнущая невыносимо нафталином, сияющие новые калоши и кремовый шелковистый шарфик.

…А над миллионом народа, над залитою дочерна великою Красною площадью, над которой покачиваясь ходят грозди красных и голубых шаров и незыблемо возвышаются под «Мининым»² серые спины и синие шапки с султанчиками³ молодцов-жандармов, - стрельчатая, увенчанная золотым орлом Спасская,⁴ указывает на чёрном великом круге⁵ золотою стрелою – три!

            Федя в толпе и его оглушает и гоготом, и писком, и щёлканьем, и треском, и свистом-рёвом, - всем миллионным гулом народной Вербы. Сверкает и плещет в ветре, пестрит и колет бумажными цветами, вязками розочек иконных, пузатыми кувшинами с лимонадным морсом, стеклом и глазастой жестью, сусалью⁶ и подвесками, качающимися лампадами на цепочках, золотом-серебром на солнце, ризами и цветными поясками, пущенными воздушными шарами, яркими лоскутками… - звонкою пестротою торга. Кружит глаза и уши – «летающими колбасами»⁷ с визгом, «тёщиными языками»⁸ с писком, издыхающими чертями, свинками, русскими петрушками, «американскими» яблочками на резинках, трескучими троицкими кузнецами, дудками, щелкунами, ревущими медведями, бякающими барашками со скрипом, барабанною дробью зайчиков…

            Многоглавый и весь расписной Блаженный⁹ цветёт на солнце, над громким и пёстрым торгом, - пупырьями и завитками, кокошничками и колобками цветных куполов своих, - главный хозяин праздника. Глазеют – пучатся весёлые купола его, сияют мягко кресты над ним, и голубиные стаи округ него. Связки шаров веселых вытягиваются к нему по ветру. А строгие купола соборов из-за зубчатых кремлёвских стен, в стороне от крикливой жизни, не играя старинной позолотой, милостиво взирают на забаву. Взглядывают на них от торга – и вспоминают: «Пасха!» И на душе теплеет!

А Спасская выбивает переливом третью четверть. «Пора к Вербам!»- спохватывается Федя и у него замирает сердце.

… Он медленно двигается в толкучке, и все вокруг – будто неземное!

Пышные, небывающие, розы протягивают ему букеты, играют в ветре, кивают ему со всюду – с проволочек, с палаток, с вышек, - чудятся из чудесной сказки. Колышащиеся связки шаров гибко выгибаются к небу, и он неотрывно смотрит, как оторвавшийся красный шарик тянет к Блаженному по ветру, стукается – ползёт под купол, рвётся по завитку, как клюква, и вот уже у креста, и вот уже над крестом, делается все меньше, меньше…- кружится даже голова.

- Животрепещущие бабочки!... А вот-с животрепящи-ми – та-а!

Мальчишка с пёстрым щитком товаров. Кричит до того пронзительно, словно у него в глотке дудка.

Радуют глаза блеском трепещущие яркие бабочки – разноцветные, мягкие, обезьянки из синели(10) такие милые… Дядя покупает себе и Нине – и обезьянок, и бабочек – и накалывает, как все, на грудь.

- Па-следний чиж… самопоющие водяные соловьи! Чу-до двадцатого века… чуввилль-чуввилль…тррр…

- Ка-му жука?... самые американские жуки! Без ключа – без заводу, ор-ловские по ходу! Барыня, дозвольте жучка порекомендовать!

- Ело-зющие му-хи… мму-хи елозющие! Купите мушку для удовольствия! Му-хи елозющие, му-хи, мму-хи!

- Самый-то брюнет руку к сердцу прижимает! Барышня, барышня… даром отдам отдам, только поглядите! В трубочке ходит – прыгает, ножкой дрыгает, семь годов картошку лопал, на десятый в баночку попал!

- Петушки-петушки, бьющие петушки! Барин, обратите такое ваше внимание – до чего яры¹¹! А-йа с петушками, с гребешками!

- Рыбки золотые! Рыбки, рыбки живые – золотые!

Золотая стрела на Спасской – прямо. Четыре перезвона. Подождали… - и вот четыре вязких, как по старому чугуну, удара сонно упали в гомон¹².

- Страшные муки загробной жизни! Видение афонского¹³ монаха Дионисия в аду… с приложением фотографии!

- Па-следний чиж… па-следний!...

- А вот, с Пуришкевичем! Ко-му Пуришке-вича продам?

- Паж-жалуйте-с, самый шустрый… Приказали бы уж парочку бы, барич! Морски-е жители! Самые разживые, голубые, хвост шилом-петелькой!

- Ши-ляпина продаю… Ши-ляпина! На скворец, а… Барыня, верьте божецкому слову… себе двугривенный!

- Небьющие куколки – секрет! Извольте-с, мордой об морду бейте… Да-а, вам бы еще кирпичом её… Вас бы во так стукнули об чево! Небьющие куколки – секрет!

- … На построение храма божия! В селе ЗамОсти, Мешевского уезда Калужской губернии… на пятое число октября… Божьим напущением… стихейный пожар-бедствие ис – пепелил… равноапостольного…

- Самый злющий тещин язык, с жалом! Шипит-свистит, на кончике-то, гляньте… пистолет! Злющая была, вчера только сдохла-померла!

- Издыхающая свинка! Барыня, издыхающая свинка! Ло-пнула!... Барыня моя лопнула!

- Вон, вон… шары!... да вон, ветром сорвало! … да вон, на кумпол-то понесло… шары! Обошли?! По-шли! Цельная вязка пошла… Капиталу сколько!... Мальчишки срезали, боле тыщи шаров!

Ветер ерошит розы, треплет на вышках перья, пузатит– трясет палатки, хлещет цветами в лица… Весёлый ветер! Щёлкают кумачи¹⁴ и ситцы, качаются лампадки, плещутся золотистые рыбки, игарют «зайчики»…

- Ай, ветер, ветрило, не дуй мне в рыло, а дуй мине!..

Феде весело и больно… Пробиться трудно, а уже семь минут пятого! Как же не рассчитал? Нина уже там, конечно…

- Семья-то пожар-птицы! Мамаша, купите дитё вечную кинареечку – жар-птицу? Не пьёт, не клюёт, только песенки поёт!

Феде мелькает детство, первая вербочка, золотой луч солнца, и в нём -  воздушная восковая канарейка, первая радость жизни. Позванивают клетки на ветерке, мечутся «канарейки», сверкает жесть.

А вот и вербы. Они в возках. Держатся под стеною неслышно, не путаются в торге. Красноватые заросли в серых мушках, тянутся, что кусты на пойме¹⁵. Сидят мужики в кустах. Лошадиные головы кротко дремлют. Стена за ними, под нею снег… Несёт холодком полей. Сколько веков над ними, за ними – дремлют! Мужики в охАбнях – в полушубках, с широкими откидными вОротами, в дремучих шапках, - исконная Россия.

Федю волнует сладко: где-то тут Нина, смотрит. Он поправляет фуражку и принимает серьёзный вид.

- Хренку-то бы взял, родимый!

Отжатые шумным торгом, тончутся на грязи с корявыми пучками, - слабеющая старость.

- Ваше степенство! Самая святая верба, с-под Нова-Русича!

- Не верьте… - сипит сбоку красноносая фигура с оборванным карманами, с ворохом длинных сучьев в зелёном пухе, - обратите самое серьёзное внимание! Перед вами не кто, а бывший чиновник консистарни¹⁵, занимаюсь вербой! Глядите, научный сорт по Кормчей Книге¹⁷! Какой состав? У них прутьё, а у меня в мохнатку… Э-та не в-верба?! Самая вайя¹⁸, на церковнославянском языке!

- В Лександровском саду¹⁹ сейчас наломал, сторожа погнали!

- Ольха-а?! И вы можете повторить клевету?! Раз это вайа священная! Можете покупать, можете… Но только имейте в виду, для тáинства недействительно!

Боже, но где же Нина!

- Ах… уж хотела идти домой! – радостно, но с укором восклицает за вербой Нина. – Купила. Хотите, поделюсь?

Он прямо очарован, не может найти слова. Нина совсем необыкновенная, среди верб, в новой весенней кофточке! Ужасно идет к ней синее, и розовый бант на шейке, и синяя шляпка с широкими полями совсем назад, с крылышками… Она счастлива, понимая его восторг. Она отделяет ему пучок. Краснея и волнуясь, Федя прикалывает ей бабочку и розовую обезьянку.

Пояснения

1 – тýлья – верхняя, передняя часть фуражки

2 – под «Мининым» - возле памятника Минину и Пожарскому на красной площади в Москве

3 – султанчики – украшения на головных уборах в виде пучка перьев или стоячих конских волос

4 – Спасская – Спасская башня кремля, на которой установлены часы

5 – на черном великом круге – на циферблате часов

6 – Сусаль (Сусалью) – сусальное, значит: позолоченное или посеребряное; сусаль – золоченые и посеребряные изделия для продажи

7, 8 – «летающие колбасы», «тещины языки» - различные игрушки-забавы

9 – Блаженный – храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве

10 – до чего яры – то же что и «до чего яростны», то есть неукротимы, сердиты, гневны

12 – гóмон – шум, шум площади, базара

13 – афонский монах – монах из православного монастрыря, расположенного на «святой горе», Афоне, в Югославии

14 – Кумач – хлопчатобумажная ярко-красная ткань

15 – пóйма – место, берега, заливаемые во время половодья

16 – консистóрия – в православной церкви учреждение по церковным делам

17 – Кормчая Книга – сборник церковных законов на Руси.

18 – вáйа – пальмовая ветвь, ставшая символом после въезда Иисуса Христа

         в Иерусалим. На Руси вместо вайи, пальмовой ветви, употребляли

         лозу (прутья) вербы.

19 – Лександровский сад – Александровский сад возле Кремля.

Папа закончил читать и положил книгу на журнальный столик. Была вторая половина дня. А с утра всей семьей ходили по магазинам и рынкам. Купили детям куртки к весне, а Тане ещё и туфельки. И сейчас Таня ходила по комнате, не снимая их – очень нравились. Даже в музей всей семьёй зашли, но он почему-то был закрыт. Зато узнали, когда можно будет посетить его. Теперь ребята сами придут сюда. А может с папой в следующую субботу.

Устали все очень. «Ноги просто гудят», - сказала мама, придя домой. День был настолько весенним - солнечным, тёплым, с влажным ветром и сухим асфальтом, - что папа сказал: «Такие дни радовали не только нас», и прочитал отрывок из рассказа И.С. Шмелева.

- Похоже? – спросил папа.

- Нет, сказала Таня, рассматривая свои туфли.

- Объясни, - удивился папа.

- Федя обезьянку и бабочку покупал, а мы одежду и туфли.

- Причём тут покупки? – резонно заметил Серёжа. - И в рассказе день и сегодняшний день - праздничные.

- А какой сегодня праздник?

Серёжа наклонился к Тане и что-то шепнул на ухо. Таня вскочила с дивана, стала перед зеркалом, стараясь увидеть свою спину. Серёжа рассмеялся.

- Первый апрель – никому не верь! Забыла?

- Обманщик! – надула губы Таня и вернулась на диван. – Не буду тебе верить.

- Но это же шутка, - улыбнулся папа. – Праздник!

- Это праздник, но – не праздник: не такой, как в рассказе.

- Но ведь погода похожая, - возразил папа. – Народу много. Шумно. Выкрики: все хвалят свой товар. Так ведь?

- Так, но нет самого главного, - не сдавалась Таня, - вербочек.

- Самое главное – радость, - без улыбки заявил Серёжа. – В праздник должна быть радость. А ты разве не рада?

Таня молчала.

- Серёжа прав. Праздник – это радость. А нам сегодня хорошо, радостно. А подойдёт вербное воскресенье – и мы купим вербы и шары.

- А когда будет вербное воскресенье, - спросила Таня.

- Скоро. Через две недели. А через три недели – Пасха.

- Это когда крестьянские дети заканчивали школу и шли на каникулы?

- Это когда Иисус Христос воскрес, - поправил Таню Серёжа.

- У крестьянских детей не каникулы начинались, а работа. Весенняя, - добавил папа. – А вот у многих городских детей не было ни школы, ни каникул. Да и работы не было. Печально, но это так.

- Почему? – спросил Серёжа.

- Что почему?

- Почему дети не учились и работали?

            - Да потому, что денег не было, - по- взрослому за папу ответила Таня. – Как ты не понимаешь?! Ужас просто!

- Но школы-то бесплатные были! – возразил Серёжа.

- На селе, а не в городе! Как ты не понимаешь?

- Про город папа не говорил.

- И в городе были земские бесплатные школы. Их назвали народными. Наподобие той уездной народной школы, от порядков в которой С.Т. Аксаков пришел в ужас, - вмешался в спор папа. – Были бесплатными и церковно-приходские школы. Это были школы для детей мещан и фабрично-заводских рабочих. Дети купцов и разночинцев учились в гимназиях. Я уж не говорю о дворянских детях. Но причиной того, что дети городских низов не учились была другой, не в деньгах.

- Объясни, - сурово потребовала Таня.

- Попробую. Но это сложно.

- Постараемся понять, - не меняла гнев на милость Таня.

- Дело в том, что после отмены крепостного права, когда крестьяне стали почти свободными от помещика, многие из них стали отправляться на заработки в город. Их и раньше было много в городах, особенно с осени до весны, когда не было полевых работ. То теперь они отсутствовали по году и больше. Бросали земли. Становились ремесленниками, мелкими торговцами, то есть мещанами. И рабочими. В России бурно стала развиваться промышленность. На заводы и фабрики требовалось много рабочих.

- Так в чём причина? – по-взрослому напирала на папу Таня.

- Потерпи чуток. Так вот. В городах России всегда было меньше школ, чем желающих в них учиться. Более острая нехватка их обнаружилась при наплыве крестьян из деревни. Школы открывали, строили, но все равно их было недостаточно. Это первая причина.

- Вторая? – прокурорским тоном спросила Таня.

Папа улыбнулся.

- Вторая, как ни странно, в том, что родители считали необязательным учёбу для своих детей. Считать, мол, я его научу, а больше ему и знать не надо. Пусть обучается какому-нибудь ремеслу, на хлеб себе зарабатывает. Ну, и третья причина, пожалуй, в том, что дети и сами не хотели учиться. Они знали, что учиться трудно, что учителя бьют и наказывают детей. Помните мальчика Аксенку из воспоминаний Столярова о церковно-приходской школе? Что он сказал: «Отец с матерью неграмотные, а ничего, живут. И я проживу. А выслушивать брань попа, да побои от него терпеть я не хочу». И ведь многие дети и родители были так настроены. Матери с плачем, со слезами отправляли детей в школу. Вот почему не было ни школ, ни занятий, и ни каникул.

Таня сидела, надув губы, опустив глаза, и вертела ногой в башмачке дырку в полу. Папа обнял Таню, она прильнула к нему.

- Конечно, многие дети работали: на заводах, фабриках, на побегушках, торговали мелким товаром, работали в трактирах, были подмастерьями. Но, повторяю: многие были ничем не заняты, слонялись по улицам, рынкам.

- Раз гуляли они, значит, играли во что-то,- резонно заметил Серёжа.

- Конечно. Играли не только те, кому нечего было делать, но в свободное время  и занятые дети.

- А во что играли?

- Игр было много. Некоторые из них забыты. А какие-то живут и сейчас. Пятнашки, жмурки, прятки, штандер, чехарда – и сейчас знакомы вам и в них играют. А вот: ворота, ручеёк, кошки-мышки, третий лишний, гуси-гуси, лапта, горелки, казаки-разбойники – забываются, к сожалению. А ведь интересные игры! Я уж не говорю о забытой игре в «бабки» или же – кубарь. Зимой еще было катание с горок, игра в «царь-гору», взятие снежного городка. Летом же: рыбная ловля, грибы, ягоды, купание в реке, ловля птиц. Находили себе занятие городские дети. А то и озорничали: лазали по чужим садам и огородам, воровали на базарах и рынках, хотя очень боялись.

- Что-то мы все о грустном, да о грустном,- вздохнула Таня. Глянь на нее - ну, просто, мама.

- А вот и хорошие факты. Постепенно Россия увеличивала количество денег на образование, строила больше школ. И если в начале 18 века Петр 1 открыл 42 школы, то через два века, в 1908 году их в России было уже 80 тысяч!

- Ого - го- го!

-А в 1913 году – 13 0 тысяч школ. То есть с 1908 года каждый год в России открывалось 10 тысяч новых школ. Начальное обучение в это время было бесплатное. В 1914 году чуть ли не половина студентов московских институтов (40%) были дети рабочих и крестьян. По числу женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, Россия занимала в начале 20 века первое место в Европе, если не во всём мире.

-Здорово! -  восхитился Серёжа. – А говорят, что Россия отсталой была.

- Говорят так невежды или недруги. И если бы не революция 1917 года, мы бы сегодня не оглядывались на Америку и нам не ставили бы её в пример. Ученье – свет! Знания – сила! Серёж, подай книгу, во-он, на второй полке: Леонид Андреев. Спасибо. Хочу вам прочесть об одном мальчике, который никогда не был за пределами города.

- За город никогда не выезжал?! – удивилась Таня.

- Не выезжал и не выходил. Был мальчиком в парикмахерской. Мальчиком, значит, ещё не был даже подмастерьем. Но однажды он выехал на дачу. Итак: Леонид Андреев «Петька на даче». Я прочту вам фрагменты рассказа.

 « В этой парикмахерской, пропитанной скучным запахом дешёвых духов, полной надоедливых мух и грязи, посетитель был нетребовательный: швейцары, приказчики, иногда мелкие служащие или рабочие …

  Мальчик, на которого чаще всего кричали, назывался Петькой и был самым маленьким из всех служащих в заведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал от роду тремя годами больше и скоро должен был перейти в подмастерья.

 …Петьке было десять лет; он не курил, не пил водки и не ругался, хотя знал очень много скверных слов, и во всех отношениях завидовал товарищу.

 … Петькины дни тянулись удивительно однообразно и похоже один на другой, как два родные брата. И утром, и вечером, и весь божий день над Петькой висел один и тот же отрывистый крик: « Мальчик воды», и он всё подавал её, всё подавал. Праздников не было… Петька спал много, но ему почему-то всё хотелось спать…

 Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место, о котором он ничего не мог сказать, где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка Надежда, он лениво ел принесенные сласти, не жаловался и только просил взять его отсюда. Но затем он забывал о своей просьбе, равнодушно прощался с матерью и не спрашивал, когда она придет опять. А Надежда с горем думала, что у неё один сын – и тот дурачок.

Много ли, мало ли  жил Петька таким образом, он не знал. Но вот однажды в обед приехала мать, поговорила с Осипом Абрамовичем и сказала, что его, Петьку, отпускают на дачу, в Царицино, где живут её господа. Сперва Петька не понял, потом лицо его покрылось тонкими морщинками от тихого смеха, и он начал торопить Надежду. Той нужно было, ради пристойности, поговорить с Осипом Абрамовичем о здоровье его жены, а Петька тихонько толкал её к двери и дергал за руку. Он не знал, что такое дача, но полагал, что она и есть то самое место, куда он так стремился.

Когда они сели в вагон и поехали, Петька прилип к окну, и только стриженая голова его вертелась на тонкой шее, как на металлическом стержне.

Он родился и вырос в городе, в поле был первый раз в своей жизни, и всё здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно видеть так далеко, что лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом мире удивительно ясным, широким, точно с крыши смотришь.

Когда поезд со звонким металлическим лязгом, внезапно усилившимся, взлетел на мост и точно повис в воздухе над зеркальной поверхностью реки, Петька даже вздрогнул от испуга и неожиданности и отшатнулся от окна, но сейчас же вернулся к нему, боясь потерять малейшую подробность пути.

В первые два дня Петькиного пребывания на даче богатство и сила новых впечатлений, лившихся на него и сверху и снизу, смяли его маленькую и робкую душонку. Все здесь было для него живым, чувствующим и имеющим волю. Он боялся леса, который покойно шумел над его головой и был тёмный, задумчивый и такой страшный в своей бесконечности; полянки, светлые, зелёные, весёлые, точно поющие всеми своими яркими цветами, он любил и хотел бы приласкать их, как мать. Петька волновался, вздрагивал и бледнел, улыбался чему-то и степенно, как старик, гулял по опушке и лесистому берегу пруда. Ту он утомлённый, задыхающийся, разваливался на густой сыроватой траве и утопал в ней; только его маленький веснушчатый носик поднимался над зелёной поверхностью. В первые дни он часто возвращался к матери, тёрся возле неё, и когда барин спрашивал его, хорошо ли на даче – конфузливо улыбался и отвечал:

- Хорошо!

 И потом снова шёл к грозному лесу и тихой воде и будто допрашивал их о чем-то.

  Но прошло ещё два дня и Петька вступил в новое соглашение с природой. Это произошло при содействии гимназиста Мити из « Старого Царицина». У гимназиста Мити лицо было смугло-жёлтым, как вагон второго класса, волосы на макушке стояли торчком и были совсем белые – так выжгло их солнце. Он ловил в пруде рыбу, когда Петька увидал его, бесцеремонно вступил с ним в беседу и удивительно скоро сошёлся. Он дал Петьке подержать одну удочку и потом повёл его куда-то далеко купаться. Петька очень боялся идти в воду, но когда вошёл, то не хотел вылезать из неё и делал вид, что плавает: поднимал нос и брови кверху, захлебывался и бил по воде руками, поднимая брызги. В эти минуты он очень был похож на щенка, впервые попавшего в воду. Когда Петька оделся, то был синий от холода, как мертвец, и, разговаривая, ляскал зубами. По предложению того же Мити,  неистощимого на выдумки, они исследовали развалины дворца; лазали на заросшую деревьями крышу и бродили среди разрушенных стен громадного здания. Там было очень хорошо: всюду навалены груды камней, на которые с трудом можно взобраться, и промеж них, растёт молодая рябина и берёзки, тишина стоит мёртвая, и чудится, что вот-вот выскочит  кто-нибудь из-за угла или в растрескавшейся амбразуре окна покажется странная – престрашная рожа. Постепенно Петька почувствовал себя на даче как дома и совсем забыл, что на свете существует Осин Абрамович и парикмахерская.

- Смотри-ка расстроился как! Чистый купец! – радовалась Надежда, сама толстая и красная от кухонного жара, как медный самовар. Она приписывала это тому, что много его кормит. Но Петька ел совсем мало, не потому, чтобы не хотелось есть, а некогда было возиться: если бы можно было не жевать, глотать сразу, а то нужно жевать, а в промежутке болтать ногами, так как Надежда есть дьявольски медленно, обгладывает кости, утирается передником и разговаривает о пустяках. А у него дела было по горло: нужно пять раз выкупаться, вырезать в орешнике удочку, накопать червей, - на всё это требуется время. Теперь Петька бегал босой, и это в тысячу раз приятнее, чем в сапогах с толстыми подошвами: шершавая земля так ласково то жжет, то холодит ногу. Свою подержанную гимназическую куртку, в которой он казался солидным мастером парикмахерского цеха, он также снял и изумительно помолодел. Надевал он её только вечерами, когда ходил на плотину посмотреть, как катаются на лодках господа: нарядные, весёлые, они со смехом садятся в качающуюся лодку, и та медленно рассекает зеркальную воду, а отражённые деревья колеблются, точно по ним пробежал ветерок.

 В исходе недели барин привёз из города письмо, адресованное «куфарке Надежде», и когда прочёл его адресату, адресат заплакал и размазал по своему лицу сажу, которая была на переднике. По отрывочным словам, сопровождавшим эту операцию, можно было понять, что речь идёт о Петьке. Это было уже ввечеру. Петька на заднем дворе играл сам с собою в «классики» и надувал щёки, потому что так прыгать было значительно легче. Гимназист Митя научил этому глупому, но интересному занятию, и теперь Петька, как истый спортсмен, совершенствовался в одиночку. Вышел барин и, положив руку на плечо мальчика, сказал:

- Что, брат, ехать надо!

Петька конфузливо улыбался и молчал.

« Ват чудак – то!» - подумал барин.

- Ехать, братец, надо.

 Петька улыбался. Подошла Надежда и со слезами подтвердила:

- Надо ехать, сынок!

- Куда? – удивился Петька.

 Про город он забыл, а другое место, куда ему всегда хотелось уйти, - уже найдено.

- К хозяину Осипу Абрамовичу.

Петька продолжал не понимать, хотя дело было ясно, как божий день. Но во рту у него пересохло, и язык двигался с трудом, когда он спросил:

- А как же завтра рыбу ловить? Удочка – вот она…

- Что ж поделаешь!.. требует. Прокопий, говорит, заболел, в больницу свезли. Народу, говорит, нету. Ты не плачь: гляди, опять отпустит, - он добрый, Осип Абрамович.

 Но Петька и не думал плакать и всё не понимал. С одной стороны был факт – удочка, с другой призрак – Осип Абрамович. Но постепенно мысли Петькины стали проясняться, и произошло странное перемещение: фактом стал Осип Абрамович, а удочка, ещё не успевшая высохнуть, превратилась в призрак. И тогда Петька удивил мать, расстроил барыню и барина и удивился бы сам, если бы был способен к самоанализу: он не просто заплакал, как плачут городские дети, худые и истощённые, - он закричал громко, громче самого горластого мужика и начал кататься по земле, как те пьяные женщины на бульваре. Худая ручонка его сжималась в кулак и била по руке матери, по земле, по чем попало, чувствуя боль от острых камешков и песчинок, но как будто стараясь ещё усилить её.

… На другой день, с семичасовым утренним поездом, Петька уже ехал в  Москву. Опять перед ним мелькали зелёные поля, седые от ночной росы, но только убегали не в ту сторону, что раньше, а в противоположную».

  Папа закрыл книгу.

-Вот такой праздник был у Петьки. Вот такая жизнь, такая работа городского мальчика.

- Грустно,- сказала Таня.

- Я думаю, что вы можете теперь заняться сами собой: читать, гулять, играть – кто чего хочет.

 Серёжа ушёл гулять. Таня, выпросив разрешения у мамы, тоже пошла, но в новых туфлях.

 Ребята! У Феди был праздник, и у Петьки был праздник. Такие разные праздники!

 1. Так что же такое праздник? Каковы его признаки?

 2. Были ли у вас праздники? Расскажите о них или напишите рассказ об этом.

 3. Как вы думаете, чем отличаются общие, народные праздники от индивидуальных, личных праздников?