2
«Маша! Боль ты моя непроходящая! Как это трудно. Я теперь понимаю, что любил один раз – тебя. Я знаю, что она есть – любовь. Это – ты. Я знаю, что я потерял любовь навсегда – тебя. Что мне делать? А? Мои тридцать лет не дают мне конца, петли; будь мне двадцать – не было бы меня.
Не проходит ни дня, ни ночи без тебя: это сплошная двадцатичетырёхчасовая боль. На улицах – ты: глазами, чертами лица, походкой, взглядом – и всё на чужих лицах. Это – совсем не радость, это – наваждение: я не могу уйти от тебя никуда – ни в себя, ни в загул, ни в работу. Что мне делать – не знаю.
Я помню наизусть твоё письмо, и из головы не уходят эти строки: «Мне очень, очень плохо без тебя…Ты ведь единственный, для кого я могу сделать всё». Как дальше-то жить, Маша? Я пока жив тем, что ты есть.
26-11-69г.»
«Сегодня видел твои губы на чужом лице. Стало невмоготу. Написал письма знакомым, чтобы нашли тебя. Я не могу быть в неведении.
27-11-69г.»
Солнце уже давно село, но уральские сумерки в мае - долгие и светлые. Большаков в тёплом халате сидит в беседке, потягивает вино и читает дневник. Тетрадь оказалась дневником. Чьим? Бывшего хозяина времянки? Значит, его зовут Петром? Впрочем – это неважно. Важнее другое: возникало какое-то странное чувство тревоги, щемящей ностальгии и сопричастности.
«Сегодня у меня удивительный день: я забыл тебя. Как хорошо я себя чувствовал: столько знакомых и незнакомых девушек на перекрёстках дел. Девушек, которых никогда не знал, а они, оказывается, милые, приветливые! В трамвае кормил кота колбасой на руках незнакомой девушки и чувствовал себя отлично. Вечером был на концерте – и снова не думал о тебе! Но все эти мои достижения исчезают, улетучиваются, когда я остаюсь один. То есть – с тобой. Ты – всегда со мной».
28-11-69г.»
«Сегодня в своей областной газете прочитал о прогнозе на декабрь. Синоптики на ноябрь обещали холодную погоду – теперь оправдываются: «На Южный Урал устремились тёплые воздушные массы с южных морей: Средиземного, Чёрного, Каспийского». Чёрного…Юг. И поплыло перед глазами. Нет, не берег, не волны. Нет! Лес зелёный, зелёный, нетронутый пылью, маёвка в лесу и – ты. Первый раз. Первая встреча. Синяя пронзительность глаз твоих, волосы цвета осеннего тополя и какая-то строгая печаль во всём твоём облике. Нельзя сказать, что ты была неотразима – краса ненаглядная - нет. Ты просто выделялась среди шумной веселящейся массы своим состоянием: каким-то чужим, чужеродным всему происходящему. И это состояние почему-то не менялось. Я не смел заговорить с тобой. Я только смотрел. Смотрел и смотрел на тебя. А небо было таким синим, таким синим! А ещё – прохладная вода реки, шумный оркестр, танцы…А я смотрел и смотрел. Нет, это не любовь с первого взгляда. Она пришла потом. А сейчас – не знаю – наваждение какое-то. Я будто на качелях падал. С замиранием. И не хотелось, чтобы этот аттракцион заканчивался. Меня качало в этом майском восторге, в этом веселье и твоей притягательности. Я уже знал, что буду завтра искать тебя в каком-то цехе, в какой-то смене. Спрашивать о тебе я ни у кого не посмел. Как-то так послучалось, что мы с тобой потом ни разу не вспоминали о нашей первой встрече. А я так благодарен тому первомаю, который подарил мне эту встречу, эту любовь, эти муки.
29-11-69г.»
Стало прохладно: не юг всё-таки, а Урал, хотя и южный. Большаков переселился с вином и дневником в дом, затопил камин и уставился на пламя. Полешки горели ровно, спокойно, настраивая на благодушие и философский лад. Но душа не настраивалась, а - наоборот: в ней поселилось и нарастало чувство спрятанного огня, лавы литой под серой коркой; тянуло опасностью и непредсказуемостью. И надо было бы остановиться: не бросать туда камешки и камни, тем более не наступать на этот затаившийся огонь.
«Вчера во Дворце спорта выступали борцы. Были из Грозного, из Краснодара, а из Степногорска не было. Опять ассоциации. Когда не хочешь об этом думать, ты как раз и приходишь: навязчиво, неотвратимо. Помнишь наше первое свидание? Почти тайное, днём, у шумного перекрёстка улиц Кирова и Ленина? На лавке, в сквере напротив «Пионера». Я так волновался, что ты не придёшь! Ты не хотела встречаться со мной; а может быть, жалела и желала счастья с другой. Это было с твоей стороны актом высочайшей чистоты и порядочности. «У меня есть ребёнок», - сказала ты. Я на минуту онемел. «Маша…ребёнок…молодая…Ну и что…что ребёнок!» А ты испытывала меня, не хотела приближать к себе замужней: ещё не разведённой. А потому и хлестала меня – врала свято. Я пролепетал что-то о «не имеет значения». Я не понимал – имеет или нет, но чувствовал, что всё равно люблю. И даже это – «ребёнок» - было в тебе притягательным, необычным. А ты смотрела на меня, как мне казалось, с болью, не спуская с меня глаз. И ты не сказала в это свидание, что врёшь, что никакого ребёнка нет, что всё ты выдумала».
30-11- 69г.»
Ах, вот в чём дело! Большакова всё терзали какие-то смутные догадки, что-то знакомое мерещилось ему за словами автора дневника. А оказывается вот в чём дело: они из одного города! Степногорска. Только сейчас в помещении кинотеатра «Пионер» - драмтеатр. И встречи его были на двадцать лет позднее.
